ГЛАВА 2
КРИЗИСЫ СНАБЖЕНИЯ - МОМЕНТЫ ИСТИНЫ
СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ ТОРГОВЛИ
1936/37: Легенда о мешке с хлебом
Летом 1936 года пришла плохая весть — неурожай зерновых. От засухи пострадал и картофель. Неурожай, однако, был лишь предпосылкой продовольственного кризиса!. Главную роль сыграли заготовки. После отгрузки зерна государству и создания семенных фондов колхозы остались без хлеба. Максимальная выдача на трудодень по недородным районам не превысила 1 — 1,5 кг зерна. Во многих колхозах крестьяне получили по 300—600, а то и вовсе по 100—200 гр зерна на трудодень. Денежные выплаты в колхозах также были незначительными — 13—50 коп. на трудодень. По словам крестьян, 100 гр зерна на трудодень при выработке средней нормы хватало на месяц проживания для семьи. Крестьянские запасы в недородных районах оказались ничтожными, уже к зиме 1936/37 года они иссякли.
С ноября—декабря 1936 года в Москву в НКВД из секретно-политических отделов его местных управлений потоком пошли спецсообщения «о продовольственных затруднениях в колхозах». Из НКВД сводки поступали в ЦК ВКП(б) (Сталину, секретарям и в сельхозотдел) и в СНК СССР (Молотову). География спецсообщений о начавшемся хлебном кризисе обширна — Воронежская, Горьковская, Кировская, Курская, Куйбышевская, Оренбургская, Саратовская, Сталинградская, Челябинская, Ярославская области, Ставрополье, Мордовская, Чувашская АССР, АССР Немцев Поволжья, Башкирия.
Засуха и недостаток зерна породили мясную проблему. Из-за отсутствия кормов осенью 1936 года началось истребление скота. До октября корова в Ярославской области стоила 700—800 рублей, а в ноябре — 150—200. Рабо-
1 В советской историографии есть краткие упоминания «о временных хлебных
трудностях» в городах в 1936/37 году, но исследований кризиса и тем более локального
голода нет (См.: Дихтяр Г.А. Советская торговля в период построения социализма;
Рубинштейн Г.Л. Развитие внутренней торговли в СССР). В западной историографии
Р.Мэннинг писала о хлебных трудностях 1936/37 года, но исследование продоволь
ственного кризиса не было ее целью. В своей статье она стремилась доказать, что
экономический кризис начался раньше массовых репрессий. Тем не менее Мэннинг
приводит статистику урожаев, поголовья скота, описывает погодные условия в тот
неурожайный год, обострение социально-экономической обстановки в городах. Со
бытия в деревне, в том числе и локальный голод, в статье Мэннинг не были показаны.
Эту ограниченность объясняют источники, которые она использовала. Статья напи
сана на материалах местных и центральных газет, на страницы которых подобный
антисоветский материал не попадал, а также корреспонденции Британского посоль
ства, работники которого могли наблюдать события в основном в столице (Man
ning R.T. The Soviet Economic Crisis of 1936—40 and the Great Purges // Stalinist Terror.
New perspectives. Ed. by J. Arch Getty and Roberta T. Manning. Cambridge Un. Press, 1993).
2 Для сравнения: по официальным данным, в 1937 году средняя выдача зерна на
трудодень составляла 4 кг (История социалистической экономики СССР. Т. 5. С. 153).
9* 195
чую лошадь отдавали за бесценок — за 3—12 рублей. Крестьянам стало выгоднее забить скот и получить страховку — 1000—2500 руб., чем содержать его или даже продавать на рынке. По сообщениям НКВД, обеспеченность кормами осенью 1936 года составляла 1,5—2 месяца. У колхозов не было денег, чтобы покупать корма. К концу осени скот кормили соломой, снимаемой с крыш. В колхозах ликвидировали животноводческие фермы: резали скот (мясо распределяли на трудодни или продавали его), раздавали общественное стадо в индивидуальное пользование.
Вот один из результатов истребления скота. Весной 1937 года НКВД провел негласную проверку состояния животноводства в 23 районах Ярославской области. Она показала угрожающее снижение поголовья.
«По предварительным данным за 1936 г. в Ярославской области забито и разбазарено 37 686 голов крупного рогатого скота, забито и уничтожено приплода 18 896 голов, пало молодняка 17 324 голов и крупного рогатого скота 20 400 голов». По сравнению с 1935 годом падеж скота в Ярославской области увеличился на 73%\.
Распродажа мяса за бесценок на рынках осенью 1936 года в ряде районов наступившей весной сменилась мясным голодомЗ,
По мере развития хлебного кризиса социальное недовольство в деревне росло. В спецсводку НКВД по Ярославской области, которую подписал капитан госбезопасности Рассказчиков, попало сочинение тринадцатилетнего школьника Алексея Соколова. Обычная школьная тема — «Как я провел каникулы». Однако директора Пречистенской средней школы, где учился мальчик, испугали выводы о взаимоотношении советской власти и крестьянства, к которым подростка привел его нехитрый жизненный опыт:
«Я, ученик 6-го класса группы «Г» Пречистенской средней школы, провел зимние каникулы очень нерадостно. Я лучше бы согласился ходить в школу в это время. Когда я пришел в школу, то учителя сначала стали говорить: «Давайте, ребята, заниматься с новыми силами». Я за каникулы потерял все силы. Мне некогда было повторять уроки и прогуляться на свежем воздухе. Мне приходилось с 3-х часов (утра. — Е.О.) вставать и ходить за хлебом, а приходил человеком 20-ым или 30-ым, а хлеб привозили в 9—10 утра. Приходилось мне мерзнуть на улице по 5—6 часов (дело присходило в январе 1937 года. — Е.О.). Хлеба привозили мало. Стоишь, мерзнешь-мерзнешь, да и уйдешь домой вечером с пустом, ни килограмма не достанешь. Я думаю, что другие ученики тоже провели так же, как и я, каникулы. Если не так, то хуже моего... Судя по этому можно сказать, что Советская власть нисколько не улучшила жизнь крестьянина, а наоборот, еще ухудшила. Быть может, мое сочинение не подходит под тему, но в этом я не виноват, так как я ничего не видел, кроме обиды. Я — пионер и школьник и пишу то, что видел и делал. Так провел я каникулы»?1.
Чутким камертоном настроения населения были письма. НКВД проводило перлюстрацию писем, особенно тех, что шли в Красную Армию и могли повлиять на умы красноармейцев — крестьянских детей. Перлюстра-
1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1929. Л. 1-12, 75-83.
2 Основываясь на материалах Британского посольства и центральных газет того
времени, Р.Мэннинг приводит следующие данные о потере скота: число крупного
рогатого скота в начале лета 1936 года составляло 56,7 млн. голов, в начале января
1937-го — 47,5 млн. голов, лошадей — соответственно 16,6 и 15,9 (Manning R.T. The
Soviet Economic Crisis. P. 122).
3 ЦА ФСБ. Ф. 3. On. 4. Д. 1929. Л. 67.
196
ции показывали, что число жалоб на отсутствие хлеба в деревне росло: октябрь — жалобы в 278 письмах, ноябрь — в 450, декабрь — в 700. Высказывания крестьян становились все более резкими. Сводки НКВД сохранили их в избытке:
«Рабочим и служащим есть защита, а колхозников зажали».
«Скорее бы началась война. Я первым пошел бы с оружием против советской власти».
«Царь Николай был дурак, но зато хлеб был пятак и то белый и без очереди, сколько хочешь».
«Гитлер заберет не только Советский Союз, но и весь мир будет под его властью, и тогда будет настоящая жизнь. А сейчас живет только головка».
«Рано или поздно, а Сталину все равно не жить. Против него много людей». «Сталин много людей уморил голодом».
«Соввласть и Сталин действуют методами крепостного права. Как раньше крестьяне работали на барина, так и сейчас колхозник работает до упаду неизвестно на кого, а хлеб не получает».
«Соввласть с колхозом поступила так же, как в сказке «О мужике и медведе». Соввласть забрала себе вершки, а колхознику оставила корешки: солому и мякину».
«Я 5 лет работаю в колхозе, а никогда не был сыт, потому что наши правленцы стараются перед районом быть передовыми, и весь хлеб на корню отдают на элеватор».
«Что это за жизнь/ Если был бы Троцкий, то он руководил бы лучше Сталина» (за этим высказыванием следует многозначительная и роковая для сказавшего это отметка НКВД — «разрабатывается»)^.
Появлялись и листовки с призывами к бунту2. Бунтов, однако, не было. Недовольство принимало пассивные формы: крестьяне отказывались идти «на проработку» конституции или на собрания для торжественного вручения акта на вечное пользование землей, во время выборов в Советы по новой конституции вели антисоветские разговоры. Активность шла в основном в разрешенном законом русле — делегации колхозников ехали к секретарям райкомов и председателям райисполкомов с просьбой оказать помощь. Наиболее резким из актов неповиновения, зафиксированных в спецсводках НКВД, были собрания колхозников, где под лозунгом «правления без коммунистов» переизбирали сельское руководство. Актом отчаяния, а не борьбы являются случаи, подобные этому: в марте 1937 года колхозник села Анучино Бековского района Саратовской области Еру-нов Л.С. (6 детей, хлеба нет), вооружившись большим столовым ножом, ходил по дворам колхозников и путем угроз вымогал хлеб и другую едуЗ.
1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1878. Л. 4, 5, 31, 32; Д. 1929. Л. 20, 21, 25, 26.
2 Вот содержание одной из листовок, появившейся в Саратовской области, селе
Долгоруково. Вверху нарисованы знаки свастики, далее значилось: «Объявление.
Товарищи, все люди села Долгоруково, колхозники, единоличники и служащие. Вы
видите, какое Ваше положение безвыходное. Власть негодная и хлебом не кормит.
Примите это объявление. Просите хлеба. Идите против правителей села, и города, и
губернии, и столицы. Эх Вы, за что они Вас мучают. Дорогие колхозники и
единоличники, Вы сами знаете, какое Ваше положение. Просите хлеб всем селом.
Выходите все. В колхозе хлеба не дали. Товарищи, бунтуйте каждый день, пока хлеба
не дадут. Просите паспорта. Объявление от всей нашей партии». По факту этой
листовки были посланы для разбирательства оперативные работники районного
отделения НКВД (ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1879. Л. 160).
3 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1879. Л. 188.
197
Народ бежал из колхозов. Уезжали не только рядовые, но и руководители. Одни покидали деревню с согласия сельских властей. Однако получить разрешение на отход и паспорт было не просто. Сельсоветы задерживали крестьян — рассчитайся сначала по гособязательствам. Поэтому большинство, продав скот, дом, имущество, бежали тайно ночью без разрешения.
Из спецсообщения УНКВД: «За последнее время в Ленинградский район Азово-Черноморского края неорганизованно прибывают колхозники из разных мест Воронежской области. За декабрь и январь прибыло около 150 человек... Большая часть из них не имеет паспортов и документов о том, что они состояли членами колхозов и отпущены в организованное отходничество. Местные организации заинтересованы в пополнении колхозов рабочей силой и не возражают против приема прибывающих на работу в колхозы. Те, кто остается без работы, живут на вокзале или в пустующих таборах колхозников. Нищенствуют. Переселенцы рассказывают, что в Воронежской области большой недород, в результате чего колхозники получили на трудодни по 200 гр хлеба и в настоящее время голодают. Неорганизованный приезд колхозников продолжается» 1.
Те, кто оставался в колхозах, отказывались работать: не было ни сил, ни смысла — все равно ничего не получишь2. Из-за низкой оплаты трудодней в колхозах страдали не только многодетные, больные и лодыри, но и ударники. Голодали и те, кто в 1936 году заработал рекордное количество трудодней3. Приближалась весна, но в недородных колхозах к севу не готовились. Семена проели.
1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1952. Л. 73-74.
2 В колхозе «Красный Октябрь» (Оренбургская обл.) в декабре 1936 года из 106
хозяйств работали не более 25%. Остальные от работы отказывались: «За что мы будем
работать в колхозе, когда ни хлеба, ни денег не получили. Все лето проработали
задаром». В Ярославской области из некоторых колхозов к зиме 1936/37 года ушли
на заработки все трудоспособные мужчины. Только в Рыбинском районе в 1936 году
вышло из колхозов 362 хозяйства. В Любимском районе за осень 1936 года выехало
2180 человек. В Курской области из Никольского района за август—декабрь 1936 года
уехало 50% трудоспособных колхозников. Выходили на работу не более трети и
работали всего по 4—5 часов. На Северном Кавказе из Ново-Александровского района
к январю 1937 года уехало 1520 семей. В Сталинградской области НКВД зарегистри
ровало случаи самоликвидации целых колхозов. В Воронежской области в январе 1937
года выборочная проверка 87 колхозов в 16 районах показала, что в работах участво
вало от 5 до 16% трудоспособных. По далеко неполным данным, из 18 районов за
декабрь 1936 года самовольно ушли в отход около 8000 колхозников. В северной части
области в некоторых селах выбыли из колхозов почти все трудоспособные мужчины.
Отходничество шло главным образом в Донбасс и в смежные районы (Азово-Черно-
морский край, Кабардино-Балкария). В Курской области из Никольского района за
август—декабрь 1936 года уехало 50% трудоспособных колхозников. Колхозная адми
нистрация для выполнения колхозных работ нанимала единоличников. Постоянно
работающим — конюхам, счетоводам и другим — правления выплачивали что-то
вроде зарплаты, для этого собирали налоги с колхозников (ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4.
Д. 1878. Л. 3-4; Д. 1929. Л. 71; Д. 1952. Л. 43-48, 73-74, 126, 130-131, 170-174 и др.).
3 В Оренбургской области лучшие колхозники, получив лишь по 10 пудов хлеба
на семью из 6—7 едоков, просили милостыню. В Ярославской те, кто выработал 600
трудодней, получили за весь год только 50 рублей! В республике Немцев Поволжья и
в Саратовской области среди голодавших были семьи тех, кто заработал более 300—400
трудодней. НКВД рассказал о случае опухания от голода семьи ударника, заработав
шего 800 трудодней! Чтобы понять, насколько велики эти трудовые показатели и
мизерна оплата, достаточно сказать, что средняя выработка в 1937 году составляла
194 трудодня, а установленный в 1939 году обязательный минимум трудодней не
превышал 100 в год.
198
В конце зимы и весной в целом ряде районов начался голод. В пищу пошли суррогаты: в муку добавляли головки от льносемени, жмых, дуранду, толченую лебеду, желуди, траву. Ели кошек, собак, трупы павших, больных животных. Люди нищенствовали, пухли от голода, умирали. Зарегистрированы случаи самоубийства из-за голода. Школы не работали, учителя бедствовали, да и опухшие дети не посещали занятий. Выросла детская беспризорность. Эпидемии — спутник голода. В Ярославской области и Мордовской АССР весной 1937 года вспыхнул сыпной тиф. Названия голодавших колхозов — «Путь к сознанию», «Залог пятилетки», «Мечты Ленина», «Красная Заря» — на фоне страшных сообщений получают трагический подтекст.
Наиболее тяжелое положение сложилось на Волге. К началу весны 1937 года 60 из 87 районов Куйбышевской области были «охвачены продзатруд-нениями». В 36 районах НКВД отмечал случаи употребления в пищу суррогатов, в 25 — опухания от голода, в 7 — зарегистрировано 40 случаев смерти от голода. Вот некоторые описания смертельных случаев, которые дает спецсводка УНКВД.
В деревне Доныиино Поимского района за январь—февраль 1937 года умерло 60 человек, из них 27 по причине голода:
Семья единоличника Кинякина. Сам Кинякин умер в декабре 1936 года. В январе умерли: жена его 36 лет, дочь 15 лет и сын 13 лет.
Семья единоличника Потемкина. Сам Потемкин выехал на заработки. В деревне остались жена с 6 детьми. Из них в январе 4 умерли, а остальные опухли.
Семья единоличника Любаева, 3 детей. Умерли дочь 17 лет, сам Любаев. Жена и остальные дети опухли.
Семья единоличника Ведясова состояла из 4 человек: жена 37 лет, дочь 15 лет и сын 8 лет. Все умерли..Л
По числу голодавших и опухших от недоедания вьщелялись также Саратовская область и республика Немцев Поволжья. Там первые случаи опухания были отмечены в декабре 1936 года. В феврале 1937 года в Саратовской области голодало 47 семей (7 районов, 201 человек), в начале марта — 111 семей (21 район, 486 человек). В республике Немцев Поволжья в январе 1937 года голодало 7 семей (3 кантона, 26 человек), в феврале — 40 семей (8 кантонов, 177 человек), к началу марта — 106 семей (409 человек), в марте — 111 семей (447 человек). Сводка описывает некоторые случаи.
Саратовская область, Макаровский район. В колхозе «12 лет РККА» колхозники вырывали из земли на скотомогильниках трупы павших животных и употребляли их в пищу. В колхозе «Ленинский путь» колхозница Морозова ходила по селу и собирала падаль. Ее дети от недоедания опухли. Полученные ею 99 кг хлеба на 99 трудодней были израсходованы раньше. Колхозница Жижина беременная, больная, двое ее детей находились в опухшем состоянии. Старшая дочь ходила по селу, собирала падаль. Завхоз колхоза Юдин «отпустил для питания» Морозовой и Жижиной голову павшей лошади. В колхозе им. Пугачева завхоз Уваров выдал конюху Зайцеву мясо павшей лошади на общественное питание. Извлечен из петли колхозник Елисеев В.П., 25 лет, попытка к самоубийству связана с отсутствием продовольствия и т.д.
Сердобский район. Колхозник Сидоров П.В., семья из 6 человек, в том числе 4 детей, с 11 февраля совершенно не имел хлеба, жена и дети опухли.
1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1952. Л. 19-22.
199
Колхозник Абрамов И.Е., семья из 3 человек, заработал 177 трудодней, хлеба нет, его дочь опухла и т.д.
Балтийский район. В колхозе им. Кагановича колхозница Графина А.Я., 60 лет, 2 детей, «за неимением хлеба убивала кошек, мясо которых употребляла в пищу». Фатюшкина А.К., 65 лет, 3 детей, питалась мясом лошади, павшей от желудочно-кишечного заболевания. Катаев Г. Г. с семьей из 4 человек употреблял в пищу павших кур, которых собирал по селу. Семья его сильно истощена, один ребенок болен.
Бековский район. Колхозница Белова, 3 детей, ударница — за лето заработала 350 трудодней. Полученный за трудодни хлеб израсходован, 2 детей ходят по селу и нищенствуют, а сама Белова и ее старший сын лежат в постели больные от недоедания.
АССР Немцев Поволжья. Франкский кантон. В селе Кольб Рейбер П.Г. питался мясом павших на ферме поросят. В селе Франк семьи колхозников Шефер К. и Геймбихнер А., не имея никаких продуктов питания, употребляли в пищу мясо павшей лошади.
Зельманский кантон. Колхозник села Прейс Сафенрейтер И.П. за 1936 год заработал 476 трудодней, на которые при окончательном расчете ему причиталось только 8 кг хлеба, т.к. остальной хлеб ему был выдан раньше авансом... Сафенрейтер отправился в село Зелъман, где нищенствовал, собирал милостыню, набрав, таким образом, за 3 дня около 8 кг хлеба, 5 кг картофеля и 2 кг муки.
Красно-Кутский кантон. В селе Шейндор насчитывалось около 20 многосемейных колхозников, не имевших хлеба. В селе Розенталь 50 семей испытывали нужду в хлебе, 47 детей не посещали школу и т.дЛ.
Случаи голодных смертей НКВД зарегистрировало также в Воронежской и Челябинской областях.
Сводки НКВД своей огульностью, обобщениями часто вызывают у исследователей скепсис. Однако в данном случае они содержат вполне конкретные данные. По каждому неблагополучному колхозу или району они указывают количество семей без хлеба, число голодавших, опухших, умерших. Это не просто цифры, но и фамилии, указания места жительства, года рождения, числа детей, количества заработанных трудодней, причин смерти и пр.
Каковы были масштабы голода? По тем материалам, которыми я могла пользоваться, можно говорить, что в период зимы—весны 1937 года в перечисленных регионах голодало несколько тысяч семей, тысячи человек опухли от недоедания, десятки людей умерли от голода.
Нет ничего удивительного в том, что неурожай и заготовки вызвали хлебный кризис в деревне. Поражает другое: его последствия для крестьян оказались гораздо меньшими, чем можно было бы ожидать. Статистика показывет, что урожай 1936 года был так же плох, как и урожаи 1931 и 1932 годов, государственные заготовки в 1936/37-м больше, а остаток хлеба в деревнях меньше, чем в 1931/32 и 1932/33 годах2. Однако после неурожаев 1931—32 годов разразился массовый голод — миллионы умерших, после неурожая 1936-го— голодало несколько тысяч человек.
1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1879. Л. 129-131, 159-160.
2 Вопрос об урожаях 30-х годов относится к числу дискуссионных и окончательно
не выясненных. По подсчетам Н.Ясного, Д.Джонсона и А.Когана урожаи 1931 и 1932
годов составляли 66 и 63 млн. тонн, урожай 1936-го — 60—64 млн. тонн. Р.Дэвис и
С.Уиткрофт считают, что урожаи 1931 и 1932 годов были 55,8 млн. тонн, а урожай
200
Конечно, во второй половине 30-х не было цепочки неурожайных лет, неурожай 1936-го пришелся между нормальным урожаем 1935 и рекордным 1937 годов1. Однако одной этой причины недостаточно для объяснения столь различных последствий неурожаев 1931—32 и 1936 годов.
Наиболее важным объяснением может быть то, что состояние крестьянского хозяйства и рынка в стране во второй половине 30-х было иным, чем в период первой пятилетки и вакханалии насильственной коллективизации. «Хорошие» 1934—36 годы сыграли свою роль — личное подсобное хозяйство крестьян окрепло и рынок развивался. Пусть было плохо с хлебом, но другие продукты на рынке можно было купить. Подсобные хозяйства крестьян и рынок поддержали население в период хлебного кризиса 1936/37 года.
Еще одна причина, с моей точки зрения, объясняет столь «скромные» последствия неурожая 1936 года. Экономические уроки массового голода не прошли бесследно. Он стал трагедией не только для людей, но и для экономики страны. С уверенностью можно сказать, что его повторения в стране никто не хотел. Реакция Политбюро на начавшиеся в конце 1936 года «продовольственные затруднения» была иной, чем в трагические 1932—33 годы. Главными мотивами к антикризисным действиям являлись экономические: угроза срыва весеннего сева, подрыв животноводства, обезлюденье колхозов.
Говоря о поведении Политбюро в условиях нового кризиса, следует учитывать и то, что социально-политическая обстановка в деревне изменилась. Вместе с коллективизацией исчез «частник-саботажник». Вместо него появился родной социалистический колхозник. Понятие «социалистический колхозник» на деле являлось такой же пропагандистской ложью, каким было и понятие «крестьянин-саботажник» в период коллективизации. Колхозники прекрасно саботировали работу в колхозах, тогда как частник был отменным тружеником. Но коллективизация изменила политическую ситуацию и, вместо того, чтобы оцеплять голодающие деревни, обрекая их на вымирание, как это было в 1932—33 годах, Политбюро помогло крестьянам. Часть вывезенного в период заготовок хлеба была отправлена назад в виде продовольственной и семенной помощи2.
1936-го — 55,6 млн. М.Таугер оценивает урожай 1932 года наиболее низко — 50 млн. тонн, но не дает расчетов для 1936 года. Государственные заготовки зерна в 1931 и 1932 годах составили около 23 и 19 млн. тонн, после чего в деревнях осталось 33—37 млн. тонн зерна. В 1936 году государственные заготовки составили 27,6 млн. тонн, и в деревнях осталось порядка 28 млн. тонн зерна (Отечественная история. 1995. № 6. С. 150; The Economic Transformation of the Soviet Union. P. 290; Mark B. Tauger. The 1932 Harvest and the Famine of 1933 // Slavic Review. Vol. 50. № 1 (spring 1991)). Таким образом, аграрная статистика показывает, что положение с зерном в деревнях в 1936 году было практически таким же плохим, как и во время смертоносных неурожаев 1931—32 годов.
1 Р. Мэннинг считает, что зерновые запасы в стране ко времени урожая 1937 года
были исчерпаны. Новый неурожай мог привести к массовому голоду в стране
(Manning R.T. The Soviet Economic Crisis... P. 124).
2 Используя материалы Смоленского архива, Р. Мэннинг приводит данные о помощи,
которую правительство оказало Белому району Западной области. Кроме продовольст
венной помощи, среди причин, позволивших преодолеть последствия кризиса без
больших человеческих жертв, Мэннинг называет резкое сокращение с августа 1936-го, а
затем, с января—февраля 1937 года, прекращение советского экспорта зерна. Факт,
который также свидетельствует о стремлении Политбюро не допустить повторения
массового голода в стране (Manning R.T. The Soviet Economic Crisis... P. 122—123).
201
НКВД забил тревогу уже при первых признаках продовольственных затруднений. Он информировал Политбюро и местное руководство. Шла скрытая от печати и публики переписка. В голодающие колхозы командировались представители партийных и советских органов, а также оперативные работники НКВД. Они должны были не только выявить причины неурожая, падежа скота, бегства колхозников, но и информировать центр о поведении местных исполкомов, парткомитетов, от которых требовалось немедленное оказание помощи нуждающимся. Ни в одном из донесений не было выдвинуто обвинений против крестьян. Продссуда выделялась уже с конца осени 1936 года. Политбюро предоставило льготы бедствовавшим колхозам.
Конечно, на деле все шло не так гладко, как на бумаге. При оказании помощи характерные признаки распределительной системы проявили себя. Из-за бюрократизма государственного снабжения продссуда шла на места медленно. Часто это вообще было кабинетное распределение без учета нуждаемости. Сказывались и большие потери из-за хищений. Из того, что доходило до бедствующих колхозов, значительная часть выделялась на создание семенного фонда — приближался сев. Например, для Оренбургской области правительство выделило в январе 1 млн. пудов зерна. Из них более 400 тыс. пудов пошло на семена. Только то, что осталось, делилось между колхозниками. Как свидетельствуют спецсообщения о распределении продссуды, во многих колхозах это опять вылилось в 100—200 гр зерна на трудодень, а то и меньше — 45 гр, — столько получили колхозники в голодающих колхозах на Северном Кавказе в январе 1937 года. Тот факт, что ссуда распределялась в основном только между колхозниками, объясняет преобладание единоличников среди умерших от голода крестьян.
Вновь проявилась роль кнута и пряника, которую распределение играло в социалистической экономике. Правления колхозов манипулировали про-дссудой. Распределяли понемногу и придерживали хлеб до начала сева — выдавать только тем, кто будет работать. В ряде районов правления не выдавали хлеб даже остронуждавшимся, если они плохо работали. Ярче обозначилась и социальная стратификация. Сельское руководство, бригадиры пользовались правом преимущественного и первоочередного снабжения, получая по 1,5—2 кг на трудодень, в то время как рядовые колхозники довольствовались остатками. Этот порядок распределения, с ведома и по распоряжению районных партийных и советских организаций, навязывался колхозникам как безоговорочный и не подлежащий обсуждению на общих собраниях. Политбюро и НКВД в данном случае не поддержали местное руководство. Все случаи подобных привилегий квалифицировались в донесениях как нарушение колхозного устава.
После оказания помощи в бедствующих колхозах наступало временное облегчение, но ссуды было недостаточно. Там, где она была выдана в декабре—январе, к началу весны колхозники опять сидели без хлеба!. По
1 Недостаточность ссуды вызывала резкие высказывания:
—«Это обман. Правительство, вероятно, успокоилось, что колхозникам дало хлеба. А на самом деле колхозникам ничего не достается».
—«Долго ждали мы от соввласти помощи и дождались по 100 гр на трудодень, которых нам хватит на 1 месяц, а потом придется голодать. Это все потому, что колхозники соввласти не нужны. Она опирается только на рабочих, для которых создаются все эти привилегии».
—«Мы с каждым годом живем все хуже и хуже. Нужно уходить на заработки. На колхозы надеяться нечего. Они созданы для того, чтобы загнать колхозника в гроб» (ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1879. Л. 157-159).
202
сообщениям НКВД и после выделения ссуды нищенство и голодные опухания продолжались. Правительство вынуждено было помогать колхозам вплоть до получения нового урожая.
Не обошлось и без репрессий. Последовало официальное объяснение причин продовольственных затруднений — вредительство. Политбюро дало указания НКВД выявить и арестовать организаторов «контрреволюционной деятельности» в распределении доходов в колхозах, в животноводстве, в торговле хлебом. В связи с кризисом только в Саратовской области в январе—феврале 1937 года НКВД «ликвидировал 88 дел», по которым арестовал 189 человек, и «наметил к ликвидации 41 дело» с арестом по ним 186 человек'. «За непринятие мер к предотвращению заболеваний и опуханий колхозников» поплатились своими креслами многие местные партийные, советские, колхозные руководители. Но это была только прелюдия драмы. Ее основной акт состоялся осенью 1937 года. Прошла серия показательных судов. На скамье подсудимых оказались представители сельского руководства — секретари райкомов, председатели райисполкомов, сельских Советов, колхозов. Кризис миновал, но нужно было предъявить народу его «организаторов»2.
В экономике все взаимозависимо — кризис ударил не только по сельским жителям, но и по горожанам. Крестьяне, голодные и те, кто хотел запастись хлебом на случай голода, хлынули в города. На железнодорожных станциях образовались «людские пробки». География «хлебных затруднений» расширилась. Они охватили промышленные центры Ивановской, Калининской, Ленинградской, Свердловской и других областей. «Хлебный крестьянский десант» появился в городах уже в октябре—ноябре 1936 года. Далее ситуация ухудшалась.
В городах выстраивались огромные очереди. Сводки регистрируют драки, несчастные случаи с тяжелыми телесными повреждениями. Стояли целыми семьями, вплоть до малолетних детей, чтобы взять хлеба побольше. Приезжие скупали хлеб десятками килограммов: сушили сухари, кормили им скот3. Торговля продолжалась всего несколько утренних часов, потом
1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1879. Л. 174-180.
2 Об этих судах написала Ш.Фицпатрик. Источником для нее послужили местные
газеты, которые печатали судебные отчеты. Исследование Фицпатрик показывает,
что осенью после получения урожая в 11 областях и краях Российской Федерации
прошло по меньшей мере 30 судов против районного и сельского руководства.
Обвинителями на судах выступали крестьяне. Необычным было отсутствие традици
онных обвинений в шпионаже и связи с иностранными разведками. Главными были
экономические претензии. Факты голода, конечно, не попали на страницы газет, но
обвинения в истреблении скота, роспуске колхозов, безграмотных агротехнических
планах, низкой оплате трудодней присутствовали. Наиболее суровые приговоры
включали расстрел и 10 лет лишения свободы с конфискацией имущества. Фиц
патрик не связывает эти суды с хлебным кризисом, а рассматривает их в широком
контексте массовых репрессий в стране и поиска «виновных» в экономических
неудачах пятилеток. Р.Мэннинг напрямую связывает «перетряхивание» сельского
и районного руководства, а также кадров Наркомата земледелия в июне 1937 года
с хлебным кризисом. Она считает, что он подтолкнул репрессии (Fitzpatrick S.
Stalin's Peasants. Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization.
Oxford Un. Press, 1994; How the Mice Buried the Cat. P. 296-312; Manning R.T. The
Soviet Economic Crisis... P. 124).
3 Стоимость хлеба и сена была примерно одинаковой: 10 кг хлеба стоили 8 руб.
50 коп., 16 кг сена — 10—12 руб. Овса в продаже не было.
203
торговать уже было нечем. Хлебный ажиотаж усилился после правительственного постановления о запрещении продажи ржаной муки. Подскочили цены на базарах. Мука продавалась не пудами и килограммами, а блюдцами по 200 гр, от 75 коп. до 1 руб. за блюдце.
Горожане оставались без хлеба — к концу рабочего дня на полках хоть шаром покати. Росло недовольство рабочих:
«Стало жить весело — целыми днями стоим в очередях за хлебом. Дохозяй-ничались! Рабочим не стали своевременно платить зарплату, да и жратву отнимают. Вот и выполняй план. Тут не о плане надо думать, а как бы поскорей занять очередь за хлебом».
«Мы сидим без хлеба голодные, а управители наши все сыты. Этих управителей теперь развелось, как вшей на гашнике — все они сидят на наших шеях и пьют рабочую кровь. Не знаем, чего нам, дуракам, надо было, ведь раньше жили лучше. Говорят, что раньше пороли нашего брата, так и теперь порют, только другим методом — задавили всех налогами, да и хвастают, что жить стало лучше и веселее».
«Колхозники стали зажиточные и толпами стали ходить за хлебом».
«Только удовлетворяют одну Красную Армию. Только кучка властей живет хорошо».
«Какой контраст, там в Кремле и у нас в Ростове очереди, как небо и земля».
«Скоро ли будет конец всем очередям за хлебом. Как надоела такая жизнь, а не постой в очереди и будешь сидеть голодным».
«Вот так построили социализм. Хлеб и то стали в драку получать. Стоим по нескольку часов в очереди, а работать когда ? Нам говорят, что в других государствах, в частности в Германии, голод, а у нас что делается?»^
Как всегда в периоды продовольственных затруднений, распространились слухи о скорой и даже о начавшейся уже войне с Германией, о массовых голодных выступлениях. Кто-то добавлял, что хлеб вывезли в Испанию, и не только в Испанию: «Нашим хлебом кормят и Китайскую Красную Армию, а также и другие государства, которые нуждаются в помощи». Существовала и версия, что «очереди у магазинов правительством созданы, чтобы испытать политическую благонадежность населения»2. НКВД начал аресты «активных враждебных элементов» в очередях и «хлебных спекулянтов».
Социальное напряжение росло, производственные показатели падали. Местное партийное и советское руководство, директорат, которые не только креслами, но и головой (в стране начинались массовые репрессии) отвечали перед Политбюро за выполнение производственного плана, вынуждены были принимать меры. Началось стихийное, не санкционированное руководством страны, возрождение карточной системы. Цель — гарантировать снабжение «своего» городского населения, защитить его от наплыва иногородних покупателей. Местное руководство «прикрепляло» людей к магазинам, создавало закрытые распределители на производстве, устанавливало нормы.
Стратификация снабжения вновь резко обозначилась. Парткомы, исполкомы, руководство предприятий организовали для себя развозку хлеба на дом и закрытые распределители при ведомственных буфетах и магазинах. В иерархии снабжения «простых людей», в соответствии с индустриальными
1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1929. Л. 20-26; Д. 1952. Л. 36.
2 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1929. Л. 13, 19; Д. 1952. Л. 36, 166.
204
приоритетами, в первую очередь обеспечивались работавшие на промышленных предприятиях. Остальное население городов должно было довольствоваться тем, что останется. На низшей ступени государственного снабжения вновь оказались крестьяне, перед которыми закрывались двери городских магазинов.
НКВД, Наркомторг информировали Политбюро о стихийном возрождении карточной системы в стране. Почти на всех сводках НКВД стоит: «В ЦК ВКП(б)», «Сообщить в ЦК», «Срочно сообщить в ЦК». Политбюро на этот раз не поддержало местной инициативы по введению карточек на хлеб. Дела на виновных «в нарушении закона о свободной торговле \ле-бом» передавались в прокуратуру. Политбюро отказалось узаконить также закрытые распределители местной номенклатуры. За их организацию наказывали так же, как и за организацию закрытого рабочего снабжения. События показывали, что Политбюро хотело всеми средствами сохранить открытую торговлю. Декретами и угрозами ее, однако, было не удержать. Торговля вращалась в круге товарного дефицита и нормированного распределения.
В 1937 году руководство страны панически боялось повторного неурожая. Об этом свидетельствуют публикации центральных и местных газет. Этого, к счастью, не произошло. Урожай был рекордным, и начавшийся было голод отступил. Но даже убирая прекрасный урожай, колхозники не верили, что получат выращенный хлеб. Ползли слухи, что хлеб вывезут, а колхозникам скажут: «Плохо боролись за урожай. Вам и этого хватит». Крестьяне говорили: «Если в этом году и по пуду уродится на каждом колосе, и то нам ничего не достанется».
Во время уборочной страды на Волге, в Саратовской области появилась легенда. Она быстро разошлась среди волжских крестьян и перекинулась в соседние области. Содержание и стремительность ее распространения насторожили местные органы НКВД, которые тут же взяли и саму легенду, и тех, кто ее рассказывал, «на карандаш». В материалах НКВД рассказы крестьян получили таинственное и даже зловещее название — «Легенда о мешке с хлебом, луже крови и таинственном старике»:
В колхозе «Верный Путь» (Казачкинский район, Саратовская обл.)1 колхозница Байбара рассказывала: «Из села Казачка шел муж с женой по направлению в село Успенку, и на дороге среди хлебов ржи нашли мешок с хлебом. Стали они поднимать его и никак не поднимут. Тогда они вернулись домой, запрягли лошадь и поехали за найденным мешком с хлебом. Но на том месте, где раньше был мешок, сидела женщина во всем белом и вокруг нее была лужа крови. Когда эту женщину спросили, где мешок, она ответила, что мешка нет и вы его не возьмете. Этот мешок предсказывает то, что в этом году будет сильный урожай, но убирать его будет некому, потому что будет сильная война...»
В Суворовском колхозе (Золотовский кантон, АССР Немцев Поволжья) во время работы в бригаде колхозница Прыткова М.В. рассказывала: «На днях должна быть война Советского Союза с капиталистическими странами. Об этом мне известно из разговоров с гражданами села Рогаткино, которые ездили в село Дубровку и по дороге нашли мешок с хлебом. Они попробовали взять его, но не смогли поднять, хотя их было несколько человек. Далее по
1 Появление легенды в Саратовской области не случайно. Эта область наиболее сильно пострадала в период продовольственного кризиса. Казачкинский район входил в число тех, где осенью прошли показательные суды против местного руководства.
205
дороге им попалась другая находка — ведро с человеческой кровью. Это вызвало у них недоумение, и они поняли, что эти находки обозначают какую-то загадку, которую им разгадал встретившийся на дороге неизвестный старик. Этот старик объяснил, что мешок с хлебом обозначает, что в 1937 году будет сильный урожай, а ведро с кровью означает, что в этом году будет война и большое кровопролитие»^.
В других вариантах легенды (всего в материалах НКВД их пять) также появлялись то огненные столбы, то чаны с кровью, то старик, который толкует виденное, то «женщина в белом» — образ смерти в народных сказах. Слухи о скорой войне в обстановке ухудшения международной ситуации удивления не вызывают. Привлекает внимание другое. Во всех вариантах легенды в центре неизменно оставался неподъемный мешок с хлебом, который вроде бы и лежит на виду посреди дороги, да взять его крестьянин не может.
Не пришлось долго ждать, чтобы грустные пророчества сбылись. Осенью 1939 года в стране вновь начались продовольственные трудности.
1939 — 41: «Опять чья-то преступная лапа расстроила снабжение... »
С карточками советское общество вступило в 30-е годы, с карточками и оставляло их. Апогей последнего предвоенного кризиса снабжения при-ше.хся на время «финской кампании»2. Но не война породила кризис. Его первые признаки появились до войны. В 1938 году сводки НКВД и отчеты Наркомвнуторга сообщали о многотысячных очередях в крупных промышленных центрах, куда стекалось население со всего Советского Союза покупать ширпотреб. В 1939 году огромные очереди выросли и за продовольственными товарами. Сообщения о перебоях в торговле продолжали поступать и после окончания финской кампании, вплоть до самого нападения Германии на СССР.
Советско-финская война и другие «военные конфликты» 1939—40 годов лишь обострили те диспропорции, которые существовали на всем протяжении 30-х. Отказ от сбалансированного и умеренного планирования времен второй пятилетки, новый виток в форсировании тяжелой индустрии и рост военных расходов привели к снижению рыночных фондов, которые государство направляло в торговлю. Одновременно рост денежной массы в обращении, как следствие политики повышения зарплаты и постоянных эмиссий, обострил дефицит и инфляцию. Массовые репрессии 1937—38 годов, породив хаос в экономике и вызвав падение промышленного производства, также внесли свою лепту. Поставки сырья и продовольствия в Германию, которые СССР вел после заключения пакта о ненападении, также обостряли дефицит на внутреннем рынке.
Отрицательную роль сыграли и аграрные мероприятия, которые проводились по решению майского 1939 года пленума ЦК ВКП(б)3. Дело в том,
1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 4. Д. 1879. Л. 288-290.
2 Кризис снабжения 1938—41 годов развивался на фоне промышленного кризиса.
Первые признаки стагнации промышленного производства, по мнению Р.Мэннинг,
появились в 1936-м, по мнению М.Харрисона — в 1937 году.
3 Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 27 мая 1939 года «О мерах охраны
общественных земель колхозов от разбазаривания» (КПСС в резолюциях и решениях
съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 7. М., 1985. С. 109—115).
206
что «под крышей» колхозов в относительно спокойные годы второй пятилетки бурно развивалось частное предпринимательство крестьян. Колхозные земли находились в запустении, колхозники работали спустя рукава. Администрация колхозов стала сдавать общественные земли крестьянам в аренду. Те за счет аренды расширяли свои приусадебные участки и даже имели в частном пользовании земли в колхозных полях. Уплачивая колхозам определенную мзду, арендаторы везли выращенную продукцию на рынок и тем жили.
Политбюро решило остановить «разбазаривание социалистической собственности». Летом и осенью 1939 года в колхозах проводились обмеры земель и все излишки сверх установленной уставом нормы отбирались у крестьян и возвращались в лоно общественного землепользования. Обмйры дезорганизовали уборочную и осеннюю посевную кампании и больно ударили по приусадебному хозяйству — главному источнику самообеспечения крестьянства и рыночной торговли. Из 8 млн. га приусадебной земли было отрезано около 2 млн.1. Обрезка усадеб повлекла за собой сокращение скота в личном пользовании. Удар по рыночному хозяйству в то время, как государственные заготовки росли, а централизованное снабжение населения ухудшалось, обострил продовольственную ситуацию. Фактором, дестабилизирующим сельскохозяйственное производство, были также массовые насильственные переселения крестьян для освоения восточных регионов, которые по решению Политбюро проводились на рубеже 30—40-х годов.
В эту неблагополучную картину ухудшения товарного и продовольственного положения в стране военные кампании (советско-финская война, вторжение в Польшу, Румынию, Прибалтику) добавили топливно-энергетический, сырьевой кризисы, заторы на транспорте, от которых в первую очередь страдали «невоенные» производства и гражданские перевозки грузов. Начавшаяся вторая мировая война и объявленная в сентябре 1939 года частичная мобилизация вызвали к тому же нездоровый покупательский ажиотаж. 17 сентября Молотов еще читал на радио о том, что «страна обеспечена всем необходимым и может обойтись без карточной системы в снабжении», а люди бросились в магазины. Соль, спички, крупы и другие «стратегические» продукты были сметены с полок2.
Не война породила товарный кризис, но она, безусловно, обострила дефицит. С началом финской кампании экономика вошла «в штопор». С декабря 1939 года в магазинах исчезли хлеб и мука, начались перебои с другими продуктами. Взлетели цены на рынке. Из-за дороговизны килограммы и литры, как меры веса, исчезли из рыночной торговли — молоко мерилось стаканчиками, картофель продавался поштучно или «консервны-
1 История крестьянства СССР. Т. 3. М., 1987. С. 26.
2 И в последующее время покупатели брали все подряд, пытаясь вложить обесце
нивавшиеся деньги во что-то весомое и надежное. В 1940 году в НКВД поступали
сообщения о том что, например, магазин спецторга № 2 (Кузнецкий мост, Москва)
продал 700 кг адсла за полтора часа, 3,5 т мяса — за 4 часа; магазин № 18 продал
1,8 т сахара за 7—4 часа; магазин № 7 продал 750 кг картофеля за час. По заявлению
директора магазина «Гастроном» на Кузнецком мосту, магазин каждый день продавал
по 10—12 бут/шок старого вина, стоимостью 275—335 рублей бутылка. Икру паюсную
стоимостью 60 рублей брали килограммами На полный торговый день даже дорого
стоящего товара не хватало (ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945. Л. 277, 278).
207
ми банками», мука — блюдечками. Даже Москва переживала продовольственные трудности1.
Правительство ответило на обострившийся кризис тем, что с 1 декабря 1939 года запретило продажу муки, а затем и печеного хлеба в сельских местностях2. Крестьяне устремились в города за хлебом. В заявлениях на отходничество они писали: «Хлеба нет. Кормиться нечем, и жить больше невозможно». «Учел себя в том, что не могу ни в коем случае прокормить свою семью. Хлеба нет. Дом продал». «Хлеба не имею. Дети доносили последнюю одежду. Скота не имею. Существовать больше нечем»3. Многие уходили из деревни самовольно без объяснений.
Тысячные очереди выстроились по всей стране. Бедствовали не только обыватели, «трудности снабжения» затронули армию и военно-промышленные объекты. Зимой—весной 1940 года положение было наиболее тяжелым. Этому способствовали неудачи на фронте — Красная Армия не могла взять линию Маннергейма. Докладные записки и донесения, которые поступали в ЦК из Наркомвнуторга, НКВД, промышленных наркоматов, от местного партийного руководства, свидетельствовали о тяжелом положении в тылу: острая нехватка продуктов, огромные очереди, рост массового недовольства, производство на грани срывав Вместе с сухими казенными донесениями к руководству страны шел поток тревожных писем от населения. Эмоции в них перехлестывали через край, картина вырисовывалась трагическая: голодные изможденные дети, дошедшие до предела отчаяния матери, драки, давка и убийства в магазинах. Автору каждого отдельного письма трудности казались локальными: «тяжелое положение в Сталинграде», «катастрофическое состояние торговли в Нижнем Тагиле», «безобразия в Казани», «небывалый в истории хлебный и мучной кризис в Алапаевске»... Но все вместе письма свидетельствовали, что бедствовала вся страна5.
1 В архиве НКВД сохранился увесистый том материалов о продовольственном
положении в Москве в конце 30—начале 40-х годов. Документы свидетельствуют о
серьезном ухудшении московского снабжения по причлне огромного наплыва ино
городнего населения и нездорового ажиотажа москвичей и жителей Подмосковья.
Относительное благополучие Москвы держалось за счет постоянного выделения
дополнительных фондов товаров (ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 945). Об ухудшении
продовольственного положения в Москве писал в своем дневнике В.И.Вернадский
(Дружба народов. 1993. № 9. С. 173-175, 186, 191).
2 За исключением хлопководческих, табаководческих районов и Крайнего Севера
(РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 77. Л. 65; Д. 78. Л. 207; Д. 87. Л. 7; РЦХИДНИ. Ф. 17.
Оп. 117. Д. 119. Л. 68).
3 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 77. Л. 207; Д. 78. Л. 144.
4 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 83. Л. 262; Д. 69. Л. 17, 18; Д. И. Л. 108, 112, 124, 131
147, 164, 173, 179, 181, 182, 186, 191-193, 200; Д. 77. Л. 58, 66—6i, 73, 90, 92, 176-177,
203,212,216, 259-260, 276, 278, 279; Д. 78. Л. 4, 51,95, 102, 144,216, 248; Д. 79 Л 85
145, 169; Д. 80. Л. 66-69; Д. 81. Л. 46; Д. 83. Л. 135, 140, 178,185, 190, 193, 195
198, 203, 209, 224, 251, 261, 262, 269; Д. 98. Л. 3, 16, 18, 26, 29, 32,43,61, 118, 120,
122 и др.
5 За январь—февраль 1940 года в Комиссию советского контроля поступило более
100 писем и заявлений от граждан и организаций о перебоях с хлебом и очередях. В
фонде СНК сохранился их перечень (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 24а. Д. 1835. Л. 3, 26).
Наиболее интересные письма из фонда Наркомторга (РГАЭ) были мюй опублико
ваны. См.: Кризис снабжения 1939—1941 гг. в письмах советских людей // Вопросы
истории. 1996. № 1.С. 3-23.
208
«Опять чья-то преступная лапа расстроила снабжение Москвы. Снова очереди с ночи за жирами, пропал картофель, совсем нет рыбы» (декабрь 1939 года).
«С первой декады декабря 1939 г. мы хлеб покупаем в очередь, в которой приходится стоять почти 12 часов. Очередь занимают с 1 и 2 часов ночи, а иногда и с вечера. Мы с женой оба работаем и имеем 3-х детей, старший учится. Часто по 2—3 дня не можем купить хлеба. ...В январе был холод на 50 грудусов. Приходишь с работы, вместо культурного отдыха в такой мороз идешь в очередь, и невольно вытекает вопрос — лучше иметь карточную систему, чем так колеть в очередь» (январь 1940 года, Алапаевск, Свердловская область).
«Тов. Молотов. Вы в своем докладе говорили, что перебоя с продуктами не будет, но оказалось наоборот. После перехода польской границы в нашем городе не появлялось ряда товаров: вермишель, сахар, нет вовсе сыра и колбасы, а масла и мяса уже год нет, кроме рынка. Город вот уже четвертый месяц находится без топлива и без света, по домам применяют лучину, т.е. первобытное освещение. Рабочие живут в нетопленных домах... Дальше самый важный продукт, без которого не может жить рабочий, это хлеб. Хлеба черного нет. У рабочих настроение повстанческое» (январь 1940 года, Орджо-никидзеград, Орловская область).
«Готовить не из чего. Все магазины пустые за исключением в небольшом количестве селедка, изредка, если появится колбаса, то в драку. Иногда до того давка в магазине, что выносят людей в бессознательности. Иосиф Виссарионович, что-то прямо страшное началось. Хлеба, и то, надо идти в 2 часа ночи стоять до 6 утра и получишь 2 кг ржаного хлеба, белого достать очень трудно. Я уже не говорю за людей, но скажу за себя. Я настолько уже истощала, что не знаю, что будет со мной дальше. Очень стала слабая, целый день соль с хлебом и водой... Не хватает на существование, на жизнь. Толкает уже на плохое. Тяжело смотреть на голодного ребенка. На что в столовой, и то нельзя купить обед домой, а только кушать в столовой. И то работает с перерывом — не из чего готовить. Иосиф Виссарионович, от многих матерей приходится слышать, что ребят хотят губить. Говорят, затоплю печку, закрою трубу, пусть уснут и не встанут. Кормить совершенно нечем. Я тоже уже думаю об этом...» (февраль 1940 года, Нижний Тагил).
«Вот уже больше месяца в Нижнем Тагиле у всех хлебных магазинов массовые очереди (до 500 чел. и более скапливаются к моменту открытия магазинов). Завезенный с ночи хлеб распродается в течение 2—3 часов, а люди продолжают стоять в очереди, дожидаясь вечернего завоза... Крупы разной в январе продали 27 тонн. Это на 180 тыс. населения! В феврале крупой еще не торговали. В магазинах, кроме кофе, ничего больше не купить, а за всеми остальными видами продуктов массовые очереди. Ежедневно в магазинах ломают двери, бьют стекла, просто кошмар. Трудно даже все происходящее описать...» (январь 1940 года).
«Я хочу рассказать о том тяжелом положении, которое создалось за последние месяцы в Сталинграде. У нас теперь некогда спать. Люди в 2 часа ночи занимают очередь за хлебом, в 5—6 часов утра — в очереди у магазинов — 600—700—1000 человек... Вы поинтересуйтесь чем кормят рабочих в столовых. То, что раньше давали свиньям, дают нам. Овсянку без масла, перловку синюю от противней, манку без масла. Сейчас громадный наплыв населения в столовые, идут семьями, а есть нечего. Никто не предвидел и не готовился к такому положению... Мы не видели за всю зиму в магазинах Сталинграда мяса, капусты, картофеля, моркови, свеклы, лука и др. овощей, молока по государственной цене... У нас в магазинах не стало масла. Теперь,
10 - 899 209
так же как и в бывшей Польше, мы друг у друга занимаем грязную мыльную пену. Стирать нечем, и детей мыть нечем. Вошь одолевает, запаршивели все. Сахара мы не видим с 1 мая прошлого года, нет никакой крупы, ни муки, ничего нет. Если что появится в магазине, то там всю ночь дежурят на холоде, на ветру матери с детьми на руках, мужчины, старики — по 6— 7 тыс. человек... Одним словом, люди точно с ума сошли. Знаете, товарищи, страшно видеть безумные, остервенелые лица, лезущие друг на друга в свалке за чем-нибудь в магазине, и уже не редки случаи избиения и удушения насмерть. На рынке на глазах у всех умер мальчик, объевшийся пачкой малинового чая. Нет ничего страшнее голода для человека. Этот смертельный страх потрясает сознание, лишает рассудка, и вот на этой почве такое большое недовольство. И везде, в семье, на работе говорят об одном: об очередях, о недостатках. Глубоко вздыхают, стонут, а те семьи, где заработок 150—200 руб. при пятерых едоках, буквально голодают — пухнут. Дожили, говорят, на 22 году революции до хорошей жизни, радуйтесь теперь» (зима 1939/40 года).
«В Евпаторийском гарнизоне чрезвычайно напряженное положение со снабжением начсостава и семей хлебом. В течение января и в феврале месяце имели место масса случаев, когда командиры и их семьи оставались по 2—3 дня без хлеба и нигде купить такового не могли» (февраль 1940 года).
«Разве наши дети не такие, как в Москве и в Ленинграде? Почему наши дети не имеют сладкого и жиров совершенно, почему они обречены на гибель? В магазинах у нас буквально ничего нет. Дети вот уже больше года не имеют самого необходимого, они истощены до крайности. Какие же они «будущие строители коммунизма». Где забота о их здоровье?» (июнь 1940 года, Казань).
«Мы имеем к советской стране большой счет. Все люди равны. Разве только московские или киевские рабочие воевали за советскую власть? Другие города тоже боролись против буржуазии. Почему же они теперь должны страдать из-за отсутствия хлеба?.. В Бердичеве ни за какие деньги нельзя купить хлеба. Люди стоят в очереди всю ночь, и то многие ничего не получают. Приходится также стоять в очереди за кило картофеля, чтобы рабочий, придя домой, мог хоть что-нибудь поесть... Нужно себе отказывать во многом. Пусть нет сахару, соленого. Но чтобы не было хлеба!» (январь 1941 года)\.
Тревожные вести поступали и из колхозов. Весной—летом 1940 года, по сообщениям НКВД Чувашской АССР и материалам проверки НКВД СССР, в ряде колхозов республики «создалось напряженное положение с хлебом». Из 1690 колхозов 651 не имели возможности создать семенной и фуражный фонды. В 532 колхозах на трудодень выдали не более 1 кг зерна, в 847 — не более 2 кг. В некоторых колхозах власти разрешили отпускать семенное зерно на питание. Росли упаднические настроения, желание отказаться от руководства колхозами: «Надо избить кого-нибудь из колхозников, чтобы поскорее сняли с работы». Председатель Хымайлокосинского колхоза Кондратьев написал заявление об уходе с работы, повесил его на двери своего кабинета, а сам ушел на побочные заработка^.
В апреле 1940 года Берия в донесении Сталину и Молотову информировал: «По сообщениям ряда УНКВД республик и областей за последнее время имеют место случаи заболевания отдельных колхозников и их семей
1 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 76. Л. 169-170; Д. 77. Л. 8-83, 93-95, 98-99, 142-143,
196, 207-208; Д. 78. Л. 92-93, 161; Д. 79. Л. 135, 164, 165; Д. 80. Л. 53-57; Д. 81.
Л. 187-188, 241; Д. 83. Л. 201-203, 213.
2 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 80. Л. 83; ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 880. Л. 16-18.
210
по причине недоедания». В числе нуждающихся в помощи перечислялись Киевская, Рязанская, Воронежская, Орловская, Пензенская, Куйбышевская области, Татарская АССР. «Проведенной НКВД проверкой факты опухания на почве недоедания подтвердились». Колхозники ели мясо из скотомогильников, подсолнечный жмых и другие суррогаты, бросали работу и уезжали в другие районы!. Мешок, наполненный выращенным хлебом, так и остался для крестьян легендой. Реальностью было мешочничество — хлебный десант в ближние и дальние города.
Руководство страны было вынуждено принимать меры. Приоритеты государственного снабжения проявились вновь. Политбюро официально восстановило систему закрытых распределителей для определенных групп населения. Весной 1939 года была создана закрытая система военторгов для снабжения комначсостава Красной Армии и Флота. Кроме командиров доступ в эти магазины имели только рабочие и служащие военных строек. Летом 1940 года доступ в закрытые военторги получили также сотрудники органов и начсостав войск НКВД2.
Вслед за армией и политической полицией закрытые распределители и столовые по решению Политбюро стали обслуживать предприятия, «работавшие на войну»: угольные шахты, торфоразработки, нефтепромыслы, медные рудники и медеплавильные заводы (с лета 1939 года), а также железнодорожный транспорт (с 1 января 1940 года). В течение 1940-го и первой половины 1941 года под нажимом наркоматов Политбюро постепенно вводило закрытую торговлю «на номерных объектах» — военно-промышленных предприятияхЗ. Доступ в закрытые распределители и столовые получили не только рабочие и служащие стратегических предприятий, но и работники их ведомственных больниц, детских садов, школ.
В специальных инструкциях правительство разъясняло, что закрытая торговля не являлась карточной системой. Запрещалось принимать меры, которые могли превратить закрытую торговлю в карточное распределение — вести контроль за покупками, вводить талоны и карточки, сроки отоваривания и прА Люди, имевшие доступ в закрытые распределители, могли покупать товары в любое время, в любом ассортименте. Размеры покупки регламентировались установленными СНК для всей страны нормами «отпуска в одни руки». Смысл закрытой торговли, таким образом, состоял не в ограничении потребления названных групп населения, а в том, чтобы создать наиболее благоприятные условия для их снабжения за счет прекращения доступа в закрытые магазины и столовые остальных людей. Закрытая торговля могла быть организована только с разрешения Политбюро.
1 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 7. Д. 880. Л. 27-29, 36-40.
2 Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 29 мая 1939 года «Об улучшении
обслуживания комначсостава Красной Армии, Военно-Морского Флота и рабочих и
служащих военных строек» (РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 52. Л. 10 12; Д. 80. Л. 75).
3 Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 4 июля 1939 года «О торговле на
угольных шахтах, торфоразработках, нефтепромыслах, медных рудниках и медепла
вильных заводах» и от 17 декабря 1939 года «О торговле и общественном питании в
системе «Союзтрансторгпит» (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1011. Л. 42; РГАЭ. Ф. 7971.
Оп. 16. Д. 49. Л. 232).
4 Инструкция о порядке и организации работы закрытой торговой сети (РГАЭ.
Ф. 7971. Оп. 1. Д. 617. Л. 95, 122).
10* 211
Несмотря на тяжелое продовольственное положение, Политбюро наотрез отказалось ввести карточную систему в стране. Просьбы же об этом сыпались отовсюду. Сразу же после начала второй мировой войны нарком торговли А.В.Любимов в письме Молотову поставил вопрос о введении карточек на продукты питания и предметы широкого потребления. Он вновь повторил свое предложение год спустя в канун нового, 1941 года, когда карточная система, не признанная Политбюро и СНК, уже фактически существовала в стране. Наркоматы, местное партийное и советское руководство, директорат предприятий, люди в своих письмах к руководству страны также просили — введите карточки!.
Политбюро не только не ввело карточную систему, но и очень неохотно, только под давлением «снизу», которое шло от директоров предприятий и наркоматов, давало разрешения на закрытую торговлю даже для военных объектов. Ведомства боролись между собой за лучшие условия снабжения, а с Политбюро — за введение закрытой торговли. Поэтому нет единого правительственного постановления, которое бы одновременно вводило закрытую торговлю на военно-промышленных предприятиях. Вместо этого — десятки постановлений, каждое из которых касалось одного или нескольких объектов, добившихся введения закрытой торговли благодаря энергичной борьбе своего наркомата и директората2.
Отказавшись от карточек как меры регулирования потребления, Политбюро пыталось выйти из кризиса с помощью частичных экономических мер, которые должны были ограничить покупательский спрос. В январе 1939 года были повышены цены на ткани, готовое платье, белье, трикотаж, стеклянную посуду, в июле 1940 года — на обувь и металлические изделия. В январе 1940 года выросли государственные цены на сахар, в апреле — на мясо, рыбу, жиры, сыр, молочные продукты, картофель и овощи. Быстро росли цены на винно-водочные изделия (как и объемы их производства)3. Вместе с тем на товары наибольшего спроса — хлеб, муку, крупу, макароны — цены остались без изменения, что обостряло их дефицит. СНК, пытаясь ограничить покупательский спрос, сократил «нормы продажи товаров в одни руки». В апреле 1940 года они были уменьшены в 2—4 раза и вновь сокращены через несколько месяцев, в октябре. Расширился список нормируемых продуктов (прилож., табл. 11).
Правительство пыталось увеличить производство дорогостоящих товаров и продажу населению товаров производственного назначения. Это должно было несколько «поглотить» высокий покупательский спрос. Учреждениям и предприятиям было запрещено покупать товары в розничной сети, чтобы не обострять товарный дефицит. Излишнюю мебель учреждений следовало продавать населению4. Был запрещен бесплатный показ кинокартин. Сократился вывоз товаров из СССР — 1939 год имеет наиболее низкие с конца 20-х годов показатели экспорта. Одновременно руководство страны вновь призвало население самим заботиться о себе — копать огороды, заводить водоемы и фермы, ходить по грибы и по ягоды. Местному руко-
1 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 66. Л. 7; Д. 81. Л. 255-257.
2 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1015. Л. 14, 37; Д. 1016. Л. 14, 37; Д. 1018. Л. 10;
Д. 1019. Л. 6, 9, 18, 26, 40, 41; Д. 1020. Л. 13, 17, 18, 30, 33, 34 и другие.
3 Цены на водку выросли с 11 руб. за литр в 1938 году до 21 руб. 20 коп. в 1941
году (РГАЭ. Ф. 432. Оп. 2. Д. 126. Л. 1-7; Д. 73. Л. 15; РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3.
Д. 1021. Л. 81; Д. 1029. Л. 36).
4 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1020. Л. 77.
212
водству было указано на то, что надо изыскивать ресурсы и развивать местную промышленность1.
Положение в государственной торговле, однако, не улучшилось. Повышение цен не повлияло на спрос населения — деньги у людей были. По-прежнему люди покупали предельные нормы продуктов и очереди не исчезали. Магазины свою дневную норму выполняли за пару часов. Нормы покупок люди тоже старались обходить. В очередь становились целыми семьями, рыскали по городу и покупали во всех магазинах подряд. Продажа излишней мебели предприятий и запрет бесплатного показа кинокартин давали крохи, которые ничего не могли изменить в резком дисбалансе спроса и предложения. Ну а для того, чтобы сказался эффект от развития местной промышленности и подсобных хозяйств предприятий, нужно было время. Предпринимаемые Политбюро меры боролись со следствием, причина же кризиса — форсирование индустриализации и рост военных расходов в стране, которая фактически уже вступила в войну, — устранена быть не могла.
Не решив проблему спроса и предложения с помощью частичных экономических мер, Политбюро вместе с тем предприняло действия, которые обострили кризис. Среди них — резкое сокращение торговли на селе, после чего поток сельских жителей хлынул в города. Введение закрытой торговли усугубило положение тех групп населения, которые не получили к ней доступа. Организация закрытых распределителей не сопровождалась выделением дополнительных фондов — где их было взять? Товары поступали из общих фондов снабжения района, причем закрытая торговля поглощала львиную долю поступавших туда товаров. Так, в Сызрани закрытая торговля, обслуживая только пятую часть населения, получала почти 90% товаров. В Молотовской области (ныне Пермская) в открытую торговлю, которая обслуживала 65% населения, поступало всего лишь 2—3% товаров, остальное шло в закрытые распределителе.
Людям было не до работы, их основной заботой вновь стал поиск хлеба. Шла мировая война, а производство лихорадило — падала производительность труда, росли текучесть кадров, массовые прогулы, отказы работать, повальное отходничество, по сути, бегство из колхозов. Экономическое бессилие власти перед кризисом породило насилие, цель которого была вернуть людей из очередей на производство, заставить их работать и подавить недовольство. Не имея пряника, правительство вновь пустило в дело кнут. В течение 1940-го и в начале 1941 года была принята серия «драконовских» постановлений и указов. Центральным являлся указ от 26 июня 1940 года, который установил уголовную ответственность за опоздания и прогулы, а также запретил не санкционированный администрацией переход рабочих и служащих с одного предприятия на другоеЗ. Одновременно правительство «запретило» очереди и начало настоящую войну с ними.
1 Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 7 января 1941 года «О мероприятиях
по увеличению производства товаров широкого потребления и продовольствия из
местного сырья» и от 7 сентября 1940 года «Об организации подсобных хозяйств
огородно-овощного и животноводческого направления на предприятиях в городах и
сельской местности» (КПСС в резолюциях. Т. 7. М., 1985. С. 178).
2 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 65. Л. 107-117; РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 121. Д. 99.
Л. 61-65.
3 Указ Президиума Верховного Совета СССР «О переходе на 8-часовой рабочий
день, на 7-дневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и
служащих с предприятий и учреждений».
213
Репрессивные меры, широко санкционируемые Политбюро, не затрагивали «экономического механизма» кризиса. Они не решали проблемы товарного дефицита и голода, а пытались устранить лишь их последствия — очереди, текучку, прогулы. Судя по архивным документам, репрессии были малоэффективны — прогулы, опоздания, перелеты с предприятия на предприятие продолжались, очереди «маскировались», приобретали новые формы и не исчезали. Не облегчая экономического положения, репрессии усиливали социальное напряжение в обществе.
Ситуация острого товарного дефицита и высокого платежеспособного спроса требовала контроля над потреблением. Универсальным средством такого контроля, а также определенной гарантией получения продуктов и товаров являются карточки. Если правительство не вводит их в острой ситуации, то карточки распространяются стихийно. Вопреки желанию Политбюро в стране вновь началось возрождение карточной системы. Как и в период хлебных трудностей 1936/37 года, она создавалась инициативой людей и санкциями местного руководства (городские, районные, областные исполкомы и комитеты партии, торготделы). Были случаи, когда карточная система вводилась решениями СНК союзных и автономных республик, республиканских наркоматов торговли. Посмотрим, как распространялись карточки по стране.
Тем группам населения, которые не получили доступа к закрытой торговле, приходилось самим заботиться о себе. Население брало под контроль близлежащие к месту жительства магазины: наводили порядок в очередях, составляли списки, проводили проверки, устанавливали нормы продажи. Общественный и «рабочий» контроль задерживал тех, кто нарушал очередь или покупал больше, чем разрешалось. «Чужаки» — крестьяне, жители других городов или даже других районов города — изгонялись местными жителями из очередей. Это делалось и с помощью грубой физической силы и более хитроумными путями. Например, составлялся список живущих в данном районе или карточки на каждого живущего, которые хранились в магазине. Люди приходили, называли номер, брали продукты — карточка перекладывалась в другой ящик, чтобы не допустить повторной покупки товара одним и тем же «номером». Устанавливалось точное время для получения продуктов, опоздавшие уходили ни с чем. Были и другие способы. Утром, например, семья сдавала в «прикрепленный» магазин сумочку со своей фамилией и адресом, а вечером после работы забирала ее обратно с положенной нормой хлеба. Были случаи, когда жители на свои деньги нанимали «учетчиков и принос ил ыциков», которые разносили хлеб по квартирам. В результате активности населения магазины оказывались фактически «закрепленными» для обслуживания близлежащих улиц и кварталов'. Одновременно люди требовали от местного руководства принятия мер. Писали письма, осаждали кабинеты, били депутатов местных советов за бездействие, громили продовольственные склады, отказывались работать. По сообщениям с мест, «нездоровые политические настроения стали обычным явлением даже в рабочей среде»2.
Местное руководство в первую очередь защищало свои интересы. Ведомственные буфеты и столовые выполняли роль закрытых распределителей. В них превышались нормы, установленные СНК для открытой торгов-
1 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 78. Л. 217; Д. 79. Л. 169; Д. 82. Л. 27, 33; Д. 83. Л. 224
и другие.
2 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 77. Л. 66-68; Д. 78. Л. 216; Д. 79. Л. 169; и другие.
214
ли. Товары для снабжения закрытых распределителей местной номенклатуры брались из общих фондов, выделяемых Наркомторгом для снабжения данного района. Таким образом, самоснабжение местного руководства достигалось ценой ухудшения положения остального населения района. Наиболее вопиющие примеры самоснабжения приводятся в сводках и отчетах. В Тамбовской области, например, руководящие работники обкома и облисполкома могли покупать в месяц продуктов на сумму от 250 до 1000 рублей на каждого. В Сталинабаде ответственный работник через закрытый распределитель получал шерстяных тканей на сумму 342 руб., в то время как «простой» горожанин в открытой торговле — на 1 рубль'.
Самоснабжение, однако, не было единственной заботой местного руководства. Угроза социального взрыва и срыва производственного плана заставляла принимать меры. Попытки получить продовольствие из соседних колхозов ничего не давали — те сами бедствовали, колхозники простаивали в очередях в городах. Заводские подсобные хозяйства, если они существовали, давали в рабочие столовые мясо, овощи, молоко, но не хлеб. Обращения в соответствующие наркоматы, СНК и ЦК не особенно помогали. Позиция Политбюро была непоколебима — карточки не вводить, закрытую торговлю вводить избирательно, рационально использовать фонды и изыскивать местные ресурсы, а главное — давать план, а не то — голова с плеч. (Сказавшись между окриками «сверху» и давлением «снизу», как между молотом и наковальней, местное советское, партийное и хозяйственное руководство вынуждено было действовать на свой страх и риск. Решениями местной власти буфеты и столовые на предприятиях превращались в закрытые распределители, рабочие прикреплялись к магазинам, устанавливались пайковые нормы. Наиболее распространенной нормой хлеба было 500 гр в день на человека, вместо 1 кг по нормам отпуска СНК. Местное руководство узаконило также систему списков, развозки по домам, талонов, созданную инициативой людей.
В условиях острого недостатка продуктов закрытая торговля, которая была создана по решению Политбюро для обеспечения стратегических производств, транспорта и военных, так же стихийно перерождалась в карточное нормированное распределение. Архивные материалы изобилуют сведениями о плачевном состоянии закрытой торговли на военно-промышленных объектах. В 1940 году, например, работавшие в авиационной промышленности получали на семью в месяц от 300 до 700 гр мяса, 1 — 1,5 кг рыбы, 300 гр масла2.
В результате стихийных действий «снизу» карточная система распространилась по всей стране. В канун 1941 года Любимов в своей докладной записке в СНК подвел плачевные итоги — «свободной» торговли в стране не существовало. Особенно плохо обстояло дело с хлебной торговлей. Страна жила на норме 400—500 гр в день на человека. Любимов вновь поставил перед СНК вопрос о введении карточной системы, хотя бы на хлеб. Он просил узаконить то, что фактически уже существовало в действительности3.
1 Сталинабад — в то время столица Таджикской ССР, ныне Душанбе (РГАЭ.
Ф. 7971. Оп. 16. Д. 81. Л. 214-219).
2 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 79. Л. 3-5; Д. 97. Л. 305; Д. 122. Л. 26; и другие;
РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 121. Д. 99. Л. 65; и другие.
3 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 81. Л. 255-257.
215
Политбюро не только не узаконило карточную систему, созданную местной инициативой, но повело борьбу с ее распространением. В отличие от периода карточной системы 1931—35 годов, когда Политбюро стремилось по мере возможности обеспечить снабжение местного руководства, во второй половине 30-х Центр объявил вне закона закрытые распределители местной номенклатуры!. Постановления ЦК и СНК предупреждали секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, председателей СНК союзных и автономных республик, областных и краевых исполкомов о персональной ответственности, вплоть до уголовной, за допущение «извращений в советской торговле», под которыми понимались прикрепления к магазинам, продажа по спискам, талонам, не санкционированное СНК СССР снижение норм, самоснабжение местного руководства. Госторгинспекция, а также НКВД проводили проверки и информировали Политбюро о положении на местах. Прокуратура возбуждала уголовные дела по фактам введения карточной системы. Наркомторг отменял решения исполкомов, партийных комитетов, местных торготделов о создании карточного снабжения. Он также пытался остановить стихийное перерождение созданной Политбюро закрытой торговли в нормированное распределение2. Разговоры о возможном введении карточной системы, которые велись в очередях, расценивались правительством как провокация. НКВД арестовывал распространителей подобных слухов.
Но борьба со стихийным распространением карточной системы представляла сизифов труд. Там, где по требованию Политбюро карточки отменялись, вновь у магазинов выстраивались длинные очереди, росло социальное недовольство, лихорадило производство, затем карточки стихийно появлялись вновь. Хотя с окончанием финской кампании кризис снабжения ослаб, рецидивы «разношерстной» карточной системы — с разными нормами, способами распределения, группами снабжаемых — не покидали социалистическую торговлю вплоть до нападения Германии. Официально же Политбюро ввело карточки только в июле 1941 года, когда уже шла Великая Отечественная война.
Неприятие карточек, которое обозначилось в хлебном кризисе 1936/37 года, и борьба с их стихийным распространением во время перебоев в снабжении 1939—41 годов показывают, что руководство пыталось уберечь экономику страны от пайкового снабжения. После отрицательного опыта затянувшейся карточной системы 1931—35 годов Политбюро не торопилось вводить карточки, справедливо считая их не «шагом вперед по пути к коммунизму», а чрезвычайной мерой. «Дорога к социализму» и процветающей экономике виделась в свободной торговле, нормирование же, карточ-
1 Политбюро и СНК, требуя ликвидации закрытой торговли для ответственных
работников, в своих директивах не делали различий между республиканской, област
ной, краевой и прочей номенклатурой. Центр выступал против самого факта закрытой
торговли для ответственных работников. Республиканское руководство, по-видимо
му, не могло в это поверить. В фонде Наркомторга сохранился запрос руководства
Таджикской ССР с просьбой разъяснить, распространяется ли запрет закрытой
торговли на членов правительства республики. В Сталинабаде существовали закры
тый магазин и столовая для депутатов Верховного Совета, наркомов и их замов,
работников ЦК и СНК республики. Ответ на этот запрос не сохранился (РГАЭ.
Ф. 7971. Оп. 16. Д. 100. Л. 308).
2 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 74. Л. 218; Д. 76. Л. 43; Д. 77. Л. 1; Д. 79. Л. 257, 296;
Д. 81. Л. 214-219, 220, 225 и другие; РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 117. Д. 119. Л. 68—79.
216
ки, прикрепления к магазинам Политбюро называло теперь не иначе как «извращения советской торговли».
Руководство страны во что бы то ни стало стремилось сохранить открытую торговлю. Но изменить только один элемент в экономической системе, оставив другие нетронутыми, было невозможно. Чтобы избежать хронических кризисов снабжения, острого товарного дефицита, карточек, нужно было менять приоритеты внутренней политики, да и вообще ломать устои социалистической экономики. Другие средства — половинчатые экономические меры, едва обновлявшие социалистический фасад, и тем более репрессии оказывались малоэффективными.
В борьбе со стихийным распространением карточной системы Политбюро, по сути, выступало против своего собственного детища — централизованного распределения, воспроизводящего дефицит и нормирование. Детище было свое, да нелюбимое. В тщетной борьбе с карточками руководство страны становилось заложником им же созданной экономической системы. Законы ее функционирования, вопреки решениям руководства, брали свое: перебои и карточки повторялись.
Отказываясь узаконить карточки, Политбюро также не хотело признать, что социалистическая экономика не выдерживала нагрузок, вызванных форсированной индустриализацией, и что фактически во второй половине 30-х, еще до вступления в войну с Германией, страна жила «на пайке». Это было бы равносильно признанию экономической слабости.
Плохое снабжение, падение промышленного производства, социальное напряжение, по мнению Центра, были следствием лени, иждивенчества и даже саботажа местного партийного, советского и хозяйственного руководства. Недовольство работой местной номенклатуры пропитывает доклады и резолюции XVIII съезда ВКП(б), XVIII Всесоюзной партийной конференции, пленумов 1939—41 годов, постановления ЦК и СНК того времени. Конфликт между центральной и местной властью, признаки которого проявились в хлебном кризисе 1936/37 года, не был преодолен к началу 40-х годов. Перед войной Политбюро усилило централизацию и контроль за деятельностью местных партийных, советских и хозяйственных органов, пытаясь заставить их работать лучше, однако это не изменило экономической ситуации'.
В этих условиях просьбы о введении карточной системы или закрытой торговли на подведомственных предприятиях расценивались Центром как стремление местного руководства идти по наиболее легкому пути, как нежелание работать, проявлять инициативу, изыскивать местные ресурсы для улучшения положения. Запрещая вводить закрытую торговлю и карточ-
1 Накануне войны произошло «сближение» личного состава Политбюро и СНК СССР. В состав СНК были введены члены и кандидаты в члены Политбюро. В мае 1941 года, став председателем СНК СССР, Сталин возглавил оба центральных органа власти. Для обеспечения оперативного руководства в составе СНК СССР было создано Бюро, увеличилось число заместителей председателя СНК СССР с тем, чтобы каждый заместитель наблюдал за работой не более 2—3 наркоматов. Были ликвидированы хозяйственные советы при СНК СССР как посредническое звено между ним и наркоматами, создан Наркомат государственного контроля, изменен характер деятельности Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б). Ее единственной обязанностью стала проверка исполнения решений руководства страны партийными, советскими и хозяйственными органами на местах. Было проведено разукрупнение наркоматов и партийно-советских органов с тем, чтобы под их контролем находилось меньшее число предприятий и территорий.
217
ки, Центр пытался заставить местное руководство искать другие способы преодоления продовольственных трудностей. И во время хлебных трудностей 1936/37 года, и во время последнего предвоенного кризиса Политбюро отказалось узаконить закрытые распределители местной номенклатуры, считая это незаслуженной привилегией.
История «незаконнорожденных» карточек 1936/37 и 1939—41 годов показывает, что «свободная» торговля приходилась родной сестрой карточной системе первой половины 30-х годов. Обе представляли разные состояния централизованного нормированного распределения: одно — кризисное, другое — относительно спокойное. Суть торговли первой и второй половин 30-х определяла одна и та же экономическая причина (товарный дефицит) и общая политика (концентрация ресурсов в руках государства и их перераспределение в пользу тяжелой индустрии). При ослаблении товарного дефицита централизованное распределение освобождалось от крайностей карточного снабжения, приобретая видимость свободной торговли. При обострении товарного дефицита «свободная» торговля легко давала рецидивы карточной системы.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.