4 Елена Осокина За фасадом сталинского изобилия

чих (группа «А»). К их числу относились рабочие фабрично-заводских предприятий и транспорта. Нормы прочих рабочих (группа «Б») и лиц физического труда, не занятых на фабрично-заводском производстве, пред­ставляли вторую категорию снабжения. По нормам группы «Б» должны были снабжаться также кооперированные кустари, рабочие в учреждениях здравоохранения и торговли, персональные, то есть имевшие заслуги перед государством, пенсионеры, старые большевики и бывшие политкаторжане на пенсии. Третью, низшую категорию снабжения в каждом из списков представляли нормы служащих. Эти нормы распространялись также на членов семей рабочих и служащих, некооперированных кустарей, ремес­ленников, обычных пенсионеров, инвалидов и безработных. Дети составля­ли отдельную группу снабжения. Возрастной ценз — 14 лет (случайно или нет) ограничивал детскую группу только теми, кто был рожден после 1917 года (прилож., табл. 2, 3).

Сельские рабочие и служащие, которых представляли главным образом работники совхозов, находились в худших условиях по сравнению с город­скими. Большинство сельских рабочих было отнесено к третьему списку снабжения. Внутри одного совхоза рабочие снабжались лучше, чем служа­щие, но рабочие разных совхозов имели разные нормы. Различия в снабже­нии между совхозами, как и в городе между предприятиями, определялись их хозяйственной значимостью. Зерновые и хлопковые совхозы имели преимущества перед остальными.

Таким образом, в системе государственного снабжения рабочие и служа­щие не представляли монолитных социальных групп. Положение рабочих и служащих в индустриальных центрах было лучше положения их собратьев в малых, неиндустриальных городах и в сельской местности. Даже дети, с точки зрения творцов карточной системы, были не просто дети. Они имели свою иерархию, которая повторяла неравенство снабжения их родителей. В индустриальных центрах дети получали высшие нормы и более богатый ассортимент продуктов. В малых и неиндустриальных городах дети не получали из центральных фондов ни мяса, ни рыбы, ни масла, ни яиц (прилож., табл. 3).

Границы между классически выделяемыми социальными группами, с точки зрения снабжения, становились размытыми. Только внутри одного и того же списка городов и предприятий рабочие имели преимущества перед служащими. Если же сравнивать положение рабочих и служащих разных предприятий, то на индустриальном гиганте нормы служащих были намно­го лучше, чем нормы рабочих небольшой текстильной фабрики или хлебо­завода. Даже дети в индустриальных центрах должны были получать пайки лучше, чем рабочие и служащие в малых городах.

По мере того как страна с началом насильственной коллективизации все ближе подходила к голодной катастрофе, происходила дальнейшая страти­фикация снабжения. Яснее становилась та роль кнута и пряника, которую карточки играли в осуществлении индустриализации. В декабре 1932 года по решению Политбюро была выделена особая группа крупнейших пред­приятий!. Их заводская администрация, а не исполкомы местных Советов, как это было ранее, выдавали карточки, определяли группы и устанавлива­ли нормы снабжения в пределах, указанных Наркомснабом. Главная зада-

1 Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 4 декабря 1932 года «О расширении прав заводоуправлений в деле снабжения рабочих и улучшении карточной системы» // Правда. 5 декабря 1932.

91

ча, которую Политбюро поставило перед директорами предприятий, — увязать снабжение с интересами производства. Пайковые нормы внутри завода должны были зависеть от значения цеха или группы людей для выполнения производственной программы. В результате появились новые градации: рабочие-ударники, рабочие-неударники, служащие-ударники, служащие-неударники, рабочие с почетными грамотами и без них, ударни­ки производственных цехов, ударники непроизводственных цехов — все они получали разные нормы. За перевыполнение плана полагалось допол­нительное количество продуктов. В зависимости от выполнения производ­ственных показателей следовало распределять ордера на одежду и обувь. Для ударников открывались специальные магазины.

Администрация предприятий была обязана провести проверку и снять со снабжения «прихлебателей» и «мертвые души», не работавшие на дан­ном производстве. Лишение карточек становилось также наказанием для прогульщиков и «летунов». На карточке два раза в месяц, а в некоторых случаях один раз в декаду или пятидневку, ставился штамп о выходе на работу. Без этой отметки продукты не выдавались. Лишение карточек тяжело сказывалось на положении человека: оно влекло увольнение с предприятия и потерю жилья. Политбюро ужесточило и законодательство. Виновные за «разбазаривание государственных фондов снабжения» привле­кались к уголовной ответственности. Так паек в руках заводской админи­страции превращался то в кнут, то в пряник, с помощью которых выпол­нялся производственный план.

С началом индустриализации и коллективизации стремительно возрас­тало число подневольных рабочих ГУЛАГа — заключенных и спецпереселен­цев. Сотни тысяч крестьян, рабочих, служащих и интеллигенции оказались «за колючей проволокой». Их роль в сталинской индустриализации огром­на. Рядом с вольными рабочими они трудились на всех «стройках социа­лизма». ГУЛАГ обеспечивал рабочей силой не только лесоповал и добычу полезных ископаемых. Дешевым трудом его рабочих производились сталь и чугун, одежда и обувь, посуда и мебель. Часть продукции шла на экспорт, обеспечивая валюту для пятилеток.

Быстрый рост лагерей требовал решения вопроса о снабжении заклю­ченных. С конца 20-х годов в общем плане Наркомторга, а затем сменив­шего его Наркомснаба появилась специальная графа — «ГУЛАГ». Посте­пенно формировались принципы снабжения лагерей и поселений. Их эво­люция примечательна. Проследим ее на примере обеспечения спецпересе­ленцев, главным образом репрессированных крестьян, которые жили в контролируемых О ГПУ поселках при предприятиях и совхозах1. Режим в спецпоселениях был мягче, чем в исправительно-трудовых лагерях. Однако спецпереселенцы являлись заключенными в полном смысле этого слова. Они не могли менять предписанных мест жительства и работы, подчиня­лись особому режиму.

Уже первые постановления определили главный принцип снабжения — нормы для спецпереселенцев должны зависеть от выполнения производст­венных заданий. Вначале установленные для них пайки были меньше, чем пайки вольных рабочих данного предприятия, в то время как цены — на

1 Специально созданная комиссия СНК СССР разрабатывала общие принципы снабжения спецпереселенцев. Конкретизацией решений этой комиссии и практичес­кой реализацией постановлений занимался Наркомторг/Наркомснаб СССР.

92

15% выше существовавших розничных цен!. Однако по мере разрастания ГУЛАГа и роста его значения для индустриализации Политбюро вносило коррективы, все более сближая положение заключенных и вольных рабо­чих. В мае 1930 года постановления СТО и СНК СССР уравняли паек спецпереселенцев с пайком вольных рабочих предприятий, на которых они работали. Предписывалось обеспечивать спецпереселенцев одеждой и обу­вью в размерах, необходимых для выполнения заданий. Однако зарплата спецпереселенцев должна была быть на 20—25% меньше зарплаты вольных рабочих. На заключенных не распространялись законы о социальном стра­ховании рабочих, но им должна была обеспечиваться минимальная меди­цинская помощь2.

Индустриализация набирала ход, вместе с ней рос и ГУЛАГ. Важность заключенных для выполнения пятилеток предопределила дальнейшую эво­люцию принципов их снабжения. Постановления 1931—33 годов все более рассматривали спецпереселенцев не как наказуемых, а как важную рабочую силу на стройках социализма. Постепенно на них были распространены принципы рабочего снабжения и государственного патернализма. Поста­новления подтверждали, что спецпереселенцы, наряду с вольными рабочи­ми, должны получать нормы, установленные для предприятий, новостроек, совхозов, лесоразработок, в распоряжении которых они находились, а члены их семей — нормы членов семей рабочих. В результате иерархия снабжения спецпереселенцев, как и вольных рабочих, стала определяться не только выполнением производственных заданий, но и индустриальной важностью предприятий, на которых они работали. Был пересмотрен во­прос о ценах и зарплате. Продажа товаров спецпереселенцам должна была производиться по ценам, действующим в пунктах поселения. Их зарплата уравнивалась с зарплатой вольных рабочих данного предприятия. Равными должны были быть и жилищные условия, и медицинское обслуживание. Появились постановления о санитарном и культурно-бытовом обслужива­нии спецпереселенцевЗ.

В результате к концу первой пятилетки различий между вольными рабо­чими и спецпереселенцами, с точки зрения принципов государственного снабжения, изложенных в постановлениях, не существовало. Более того, индустриальный прагматизм приводил к тому, что нормы спецпереселен­цев, работавших на крупнейших промышленных объектах, например, Маг­нитке или Кузбассе, превышали нормы вольных рабочих и служащих типо­графии или небольшого предприятия.

1 Постановление СНК СССР от 3 февраля 1930 года, п. 7. Во исполнение решения

СНК Наркомат внутренней и внешней торговли СССР 18 февраля 1930 года принял

постановление «О порядке снабжения продовольствием и промтоварами кулацких

хозяйств в связи с выполнением ими твердых производственных заданий» (РГАЭ.

Ф. 8043. Оп. 11. Д. 7. Л. 131).

2 Постановление комиссии СНК по вопросу об устройстве выселенных кулаков

от 6 мая 1930 года. Приложение к протоколу заседания СТО от 26 мая 1930 года (РГАЭ.

Ф. 8043. Оп. 11. Д. 1. Л. 61,63,68-72, 80, 119).

3 Постановление Наркомснаба от 27 мая 1931 года «О снабжении вновь переселя­

емых кулацких хозяйств». Постановление СНК от 1 июля 1931 года «Об устройстве

спецпереселенцев», п. 5. Постановление СНК от 16 августа 1931 года «О спецпересе­

ленцах». Постановление Наркомснаба от 31 августа 1931 года «О порядке снабжения

детей спецпереселенцев» (РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 18. Л. 141, 203; Д. 31. Л. 40, 92,

97, 137; Д. 38. Л. 164).

93

Снабжение заключенных в лагерях, в соответствии с постановлениями, должно было подчиняться тому же главному принципу, что и снабжение спецпереселенцев — продукты выдаются только при выполнении задания, больше получают те, кто лучше работает. Принципы государственного снабжения в очередной раз подтверждали условность деления общества на «свободных» и «заключенных».

Индустриальный прагматизм определял и снабжение интеллигенции. По­нятие интеллигенции включало многие профессии: инженерно-техничес­кий персонал на предприятиях и в учреждениях (техническая интеллиген­ция), ученых, преподавателей вузов, учителей, врачей, юристов, агрономов (научная интеллигенция), артистов, художников, музыкантов и прочих (творческая интеллигенция). Индустриализация нуждалась в работниках интеллектуального труда. Одновременно с созданием «своей» рабоче-крес­тьянской интеллигенции власть стремилась использовать и специалистов, получивших образование до революции. По мере того как индустриализа­ция набирала ход, «старую» интеллигенцию перестали третировать как «буржуазную» и враждебную режиму. В начале 30-х годов власть предложи­ла ей хлеб в обмен на знания и профессионализм, необходимые для инду­стриализации1.

В соответствии с январским 1931 года постановлением коллегии Нар-комснаба, снабжение интеллигенции должно было определяться не ее классовой, «буржуазной» или «пролетарской», принадлежностью, а близос­тью к промышленному производству. Инженерно-технический персонал на предприятиях, научные работники в лабораториях на производстве, препо­даватели школ фабрично-заводского ученичества (ФЗУ), врачи, обслужи­вавшие предприятия, должны были снабжаться по высшему официальному стандарту — нормам индустриальных рабочих того списка, к которому относился данный город или предприятие, а также пользоваться всеми социальными льготами индустриальных рабочих. Вторую группу интелли­генции составили преподаватели индустриальных вузов и техникумов, ко­торые хотя сами непосредственно и не работали на производстве, но гото­вили для него кадры. Они получили нормы рабочих группы «Б» того списка, к которому относился город их проживания. В низшую группу снабжения, получившую нормы служащих данного города, Наркомснаб определил преподавателей неиндустриальных вузов и техникумов, а также так называемых «лиц свободных профессий» (частнопрактикующие врачи, художники, скульпторы, адвокаты, преподаватели частных уроков и пр.) и их иждивенцев.

Весной 1931 года научная элита — 10 тыс. человек (около 40% научных работников страны) стала снабжаться по нормам индустриальных рабочих

1 Об изменении в начале 30-х годов отношения власти к «буржуазной» интелли­генции писала Шейла Фицпатрик. Она связывает эти изменения с концом культурной революции, которую датирует периодом с лета 1928 до июня 1931 года. Культурная революция, по ее мнению, являлась выражением классовой борьбы за создание рабочей интеллигенции и продвижения ее на высшие посты в системе образования и управления хозяйством. Такой подход отличается от позиции большинства иссле­дователей, которые связывают репрессии против интеллигенции конца 20-х — начала 30-х годов с поиском виновных в неудачах первой пятилетки (Fitzpatrick S. The Cultural Front. Power and Culture in Revolutionary Russia. Cornell University Press, 1992. Ch. 6. Cultural Revolution as Class War. P. 115—148).

94

особого и первого списков1. В эту группу интеллигенции вошли академики, профессора, доценты вузов, старшие научные работники НИИ. Серией постановлений 1929—33 годов научная элита была приравнена к индустри­альным рабочим в правах на жилье, медико-санитарную помощь, образова­ние и пр.2.

Сельская интеллигенция получила худшее снабжение по сравнению с городской. Врачи, «просвещенцы села» — учителя, агрономы, счетоводы и другие, если они работали при колхозах и совхозах, должны были снаб­жаться из их ресурсов по нормам неиндустриальных рабочих (группа «Б») второго списка предприятий. В местностях, где не было колхозов, государ­ство брало на себя обязательство снабжать интеллигенцию хлебом, крупой и сахаром по нормам рабочих третьего списка, самым низким в то время. Снабжение промтоварами должно было осуществляться по нормам рабочих данной местности.

Принцип «чем ближе к производству, тем лучше снабжение» действовал и для студентов. Учащиеся ФЗУ, которые сочетали работу на предприятии с учебой, получили нормы индустриальных рабочих. Студенты индустри­альных вузов — будущие инженеры и техники на производстве — нормы прочих рабочих; студенты неиндустриальных вузов — нормы служащих.

Связь индустриализации страны с милитаризацией не вызывает сомне-нийЗ. Создание тяжелой промышленности имело одной из своих главных целей перевооружение военных сил. Страна готовилась к войне, и это определяло особую заботу руководства страны об армии. Кроме того, армия была призвана служить опорой режиму. От нее ожидали не только лояль­ности, но и активного участия во внутренних преобразованиях. «Военные потребители» поэтому составляли особую группу в государственном снаб­жении. Политбюро и здесь руководствовалось соображениями прагматизма.

Личный состав армии и флота получал красноармейский паек, который существовал и до введения карточной системы. Он был лучше по ассорти­менту и при этом дешевле пайка индустриальных рабочих, имел более высокую калорийность^. Паек должен был не только укрепить боеспособ­ность красноармейцев, но и привлечь новые силы в армейские ряды. Красноармейский паек выдавался также студентам и преподавателям вое­низированных институтов, учащимся школ и курсов милиции. Несмотря на

1 Этот порядок был введен постановлением СТО от 3 мая 1931 года. Распоряжения

Наркомснаба от 30 мая и 25 июня 1931 года уточнили категории работников, на

которых распространялось постановление СТО (ГАРФ. Ф. 4737. Оп. 1. Д. 326. Л. 17.

Д. 344. Л. 9, 29).

2 Постановление СНК СССР «О медико-санаторной помощи научным работни­

кам СССР» от 10 сентября  1932 года. Постановление ЦИК и СНК СССР «Об

улучшении жилищных условий научных работников» от 27 марта 1933 года и другие.

3 По мнению Н.С.Симонова, постановление Политбюро «О состоянии обороны

страны» от 15 июля 1929 года определило приоритеты первого пятилетнего плана

развития народного хозяйства. Главная задача, которую ставило это постановление,

заключалась в коренной технической реконструкции армии, авиации и флота (Си­

монов Н.С. Военно-промышленный комплекс в СССР. С. 70).

4 В 1930 году по красноармейскому пайку в сутки полагалось: 1 кг хлеба, 150 гр

крупы, 700 гр овощей, 250 гр мяса, 50 гр жиров, 35 гр сахара. В период военных

лагерей и маневров дополнительно полагалось ежедневно 100 гр белого хлеба и по

200 гр сахара, кондитерских изделий и рыбы. Стоимость красноармейского пайка по

кооперативным ценам составляла 17 руб. 14 коп., но Военно-хозяйственное управле­

ние отпускало его по цене 12 руб. 45 коп. В это же время стоимость рабочего пайка

была 13 руб. 97 коп. (РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 26. Л. 24; Д. 31. Л. 78).

95

острейший продовольственный кризис, нормы красноармейского пайка, за исключением мясных!, оставались стабильными на всем протяжении кар­точной системы, в то время как нормы снабжения гражданского населения, в том числе и индустриальных рабочих, Наркомснаб постоянно уменьшал.

В соответствии с постановлениями 1931 года, начальствующий и ко­мандный состав армии и флота должен был снабжаться по нормам инду­стриальных рабочих особого списка через специальные закрытые распреде­лители и кооперативы2. На периоды военных сборов полагалось добавоч­ное снабжение. Военные имели специальные санаторные и госпитальные пайки (до 1933 года существовало 10 норм военно-лечебных заведений и санаториев). Более высокими были для военных и нормы в общепите. Любая попытка снизить нормы снабжения военных встречала бешеное сопротивление со стороны наркомвоенмора К.Е.Ворошилова. Так, в 1930 году Наркомторг пытался перевести закрытые столовые начальствующего состава РККА в Москве с ежедневных мясных обедов на 15 мясных и 15 рыбных дней в месяц, а также снизить мясную норму в общепите до 150 гр в день. Но Ворошилов отстоял привилегии военныхЗ.

Прагматизм виден и в снабжении ОГПУ. Репрессии становились одним из основных методов управления обществом — не только войска, но и сотрудники ОГПУ получили красноармейский паек, а начальствующий состав войск ОГПУ — нормы индустриальных рабочих особого списка.

К военным потребителям относилась и милиция. Снабжение работни­ков милиции и уголовного розыска проводилось по нормам рабочих того списка, к которому относился город, где они работали. Сельская милиция находилась в наихудшем положении. Она получила наиболее низкие в то время нормы рабочих третьего списка (позже была переведена во второй список).

Относительная стабильность и надежность снабжения «военных потре­бителей» обеспечивались специальными военными складами, созданием резервов, первоочередными поставками государственных и кооперативных организаций, выделением дополнительных фондов снабжения. В случае перебоев в снабжении военные имели право «заимствовать» товары из общегражданских фондов. Военные ведомства покупали продукцию госу­дарственных и кооперативных организаций по льготным ценам.

1 Армия, как и все общество, испытала последствия коллективизации и массового

убоя скота в деревне. В конце 1932 года суточная норма мяса в красноармейском

пайке была снижена с 250 до 200 гр, а в 1933 году — до 175 гр. Однако по сравнению

с другими группами населения мясные нормы для армии оставались высокими —

4—5 кг в месяц. Приказом А.И.Микояна было запрещено отпускать на снабжение

«военных потребителей» второстепенные виды мяса — конину, верблюжину, зайча­

тину, мясо диких животных, т.к. «это могло вызвать нездоровые настроения среди

красноармейцев». В то же самое время другим «централизованным потребителям»

Микоян разрешил выдавать даже продукты переработки скота (сбои) (РГАЭ. Ф. 8043.

Оп. 1. Д. 117. Л. 236).

2 Постановление Наркомснаба СССР от 10 июля 1931 года «О нормах снабжения

начсостава РККА, войск ОГПУ и конвойной стражи СССР». Постановление СНК

СССР от 27 июля  1931  года «Об улучшении материально-бытового положения

начсостава РККА». Постановление СНК СССР от 14 декабря 1931 года «О довольст­

вии РККА и остальных потребителей, проходящих по графе «военные потребители»

(РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 18. Л. 13, 152, 166, 169; Д. 31. Л. 78).

3 РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 14. Л. 8.

96

Помимо особого положения в системе снабжения военные имели нало­говые и жилищные льготы, льготы в здравоохранении, образовании, выпла­те денежных пособий, в санаторно-курортном лечении и другие!.

Партийные, советские, профсоюзные руководители всех рангов и мастей, являясь проводниками политики Политбюро, составляли еще одну группу на государственном обеспечении. Индустриальный прагматизм государст­венного снабжения проявился и здесь. Согласно январскому 1931 года постановлению Наркомснаба, те руководители, которые работали на про­изводстве, получали нормы индустриальных рабочих особого списка, если до вьщвижения на эти должности они снабжались по нормам индустриаль­ных рабочих. Если же до выдвижения они снабжались по нормам неинду­стриальных рабочих (группа «Б»), то сохраняли их и на руководящей работе. В конце 1931 года нормы индустриальных рабочих первого списка получили районные партийные руководителе. Контингент снабжаемых был установлен из расчета 20 работников на район. Так появились специ­альные «закрытые распределители двадцатки». В наихудшем положении находился сельский актив. Как и сельские специалисты, секретари и пред­седатели сельсоветов должны были снабжаться из местных скудных ресур­сов.

Лишенные избирательных прав, или «лишенцы», относились к «забытым» властью группам населения, которых Политбюро отказалось снабжать из государственных фондов3. Лишенцами стали представители бывших приви­легированных классов России и недавние нэпманы. Последним вменялось в вину то, что их деятельность не составляла «общественно-полезного труда». Даже переход на работу в государственный сектор экономики не позволял им сразу получить карточки. После «смены нетрудового занятия на трудовое» следовало работать как минимум год, чтобы получить их. В семьях лишенцев по карточкам обеспечивались только дети. В системе государственного снабжения положение лишенцев, таким образом, было хуже положения спецпереселенцев, которые трудились на индустриальных объектах: первые не получили пайка, вторые же постепенно были уравнены в правах на снабжение с вольными рабочими4.

Крестьяне — порядка 80% населения страны — также не получили карточек. Однако Политбюро не могло просто «забыть» о крестьянстве, как это сделало с лишенцами. Прагматизм сыграл свою роль и здесь: промыш­ленность нуждалась в сырье, рабочие и армия — в продовольствии. Не отказываясь в принципе снабжать крестьян, Политбюро задумывало госу­дарственное снабжение деревни как дополнение к самообеспечению крес­тьян. Предполагалось, что единоличники будут кормиться за счет своего хозяйства. Для колхозников главным источником снабжения становились колхозные фонды. Раз в году, осенью, после сдачи продукции государству и

1 Законодательство об обороне СССР. М., 1939. С. 94—196, 231—244.

2 Постановление Наркомснаба СССР от 28 ноября 1931 года «О продовольствен­

ном снабжении районных руководящих работников». Постановление СНК СССР от

5 декабря 1931 года «О продовольственном снабжении и лечебной помощи районным

руководящим работникам» (РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 18. Л. 34—36; Д. 31. Л. 4).

3 В 1932 году лишенные избирательных прав составляли порядка 5% населения

страны.

4 Весной 1932 года Политбюро разрешило лишенцам вступать в потребкоопера­

цию. Однако покупать продукты и товары в кооперативах они могли в последнюю

очередь, только после того, как потребности других членов кооператива были

удовлетворены.

97

создания семенных фондов колхозы распределяли между колхозниками оставшуюся часть урожая и полученные от государства деньги. Из государ­ственных фондов в деревню должно было направляться главным образом то, что крестьяне не производили сами.

Всесоюзная карточная система не устанавливала ни норм, ни ассорти­мента, ни контингентов для снабжения крестьянства, как это было сделано для населения, получившего карточки. Поступление товаров из государст­венных фондов в деревню находилось в зависимости от выполнения крес­тьянами планов заготовок. Сдаешь продукцию государству — имеешь право что-то получить от него, не сдаешь — ничего и не получишь. Хотя числен­ность населения районов и принималась во внимание при определении размеров снабжения, она не играла определяющей роли. Больше товаров поступало не в те районы, где население было больше, а в те, которые перевыполнили план. Провалившие план заготовок не получали товары из государственных фондов. В системе централизованного распределения снабжение легко превращалось в орудие наказания.

Для снабжения крестьян правительство бронировало специальные то­варные фонды по отдельным видам заготовок: промтовары для сдатчиков хлеба, хлеб для сдатчиков технического сырья и т.п. За сданную государству продукцию крестьяне получали деньги и квитанции на право купить това­ры и продукты. При этом крестьянину разрешалось купить только ограни­ченное количество. Например, в 1930—31 году за проданную государству тонну табака крестьянин мог купить от 300 до 700 кг хлеба из государствен­ных фондов.

Неравенство крестьян, по сравнению с работавшими в государственном секторе, состояло не только в неопределенности, зыбкости государственно­го снабжения, но и в дороговизне. Сдавая свою продукцию государству по низким заготовительным ценам, крестьяне покупали государственные това­ры по высоким коммерческим ценам, в несколько раз превышавшим цены карточного снабжения в городе. Для примера, в начале 30-х годов за сданный пуд хлеба крестьянин мог получить промтоваров на 30—40 коп. Это значит, что за яловые сапоги, которые по сельскому фонду стоили 40 руб., он должен был продать государству ни много—ни мало 100 пудов хлеба! 1

Государственное снабжение зависело также от социального статуса крес­тьянина и призвано было подстегивать коллективизацию. В первую очередь получали товары колхозники, затем отоваривались единоличники. Запре­щалось продавать дефицитные товары кулакам. Они вообще могли поку­пать товары только при полном выполнении своих обязательств по сдаче продукции государству. Разными были и нормы отоваривания. Так, в 1931 году колхозник мог купить товаров на 30—40% суммы, полученной им за сданные государству хлеб, мясо, шерсть, и т.д. Норма отоваривания едино­личников была меньше — 25—30%2.

Анализ принципов, заложенных во всесоюзной карточной системе, по­казывает, что стратификация государственного снабжения не совпадала с официальной классовой структурой советского общества. Внутри хрестома­тийно выделяемых классов и групп — рабочие, служащие, интеллигенция, военные — существовали страты, для которых Политбюро определило раз-

1 РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 7. Л. 49; Оп. 1в. Д. 1. Л. 35; Оп. 11. Д. 38. Л. 137.

2 РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 7. Л. 49; Оп. 1в. Д. 1. Л. 35; Оп. 11. Д. 38. Л. 137.

ные условия снабжения. Образно говоря, в снабжении лезвие стратифика­ции проходило не между классами, а внутри их, рассекая классы на множе­ство групп. Эти группы затем перемешивались государственными декрета­ми и постановлениями и объединялись, по принципу «нужен — не нужен», «очень нужен — не очень нужен», в новые страты.

Классовой, вертикальной, стратификации общества с точки зрения снабжения, таким образом, не существовало. Складывалась горизонтальная иерархия. В одной группе снабжения объединялись индустриальные рабо­чие ведущих промышленных предприятий и строек, инженерно-техничес­кий персонал, врачи и учителя, партийные и советские лидеры, работавшие на индустриальном производстве, учащиеся фабрично-заводских училищ, профессора, начальствующий и командный состав армии, флота и ОГПУ. Всем им были назначены нормы индустриальных рабочих особого списка. В другую группу снабжения постановлениями были объединены служащие, преподаватели и студенты неиндустриальных вузов, члены семей рабочих, которые должны были получать нормы служащих. В наиболее низкой группе снабжения вместе с рабочими совхозов и мелких предприятий оказались и спецпереселенцы на лесоразработках и сельхозработах, сель­ские учителя, врачи, агрономы и прочая сельская интеллигенция, а также сельская милиция.

Индустриальный прагматизм формировал не только своеобразную соци­альную, но и географическую иерархию. Горожане получили преимущества перед сельским населением, а население крупных индустриальных горо­дов — перед жителями малых и неиндустриальных городов.

Мировой опыт свидетельствует, что многие государства прибегали к регламентации снабжения главным образом в периоды войн. Именно войны создавали к этому два необходимых условия: острый дефицит това­ров и усиление централизации. Однако при всем многообразии систем государственного регулирования снабжения, сталинская остается уникаль­ной. За редким исключением, государственная регламентация снабжения в других странах не сопровождалась уничтожением частного сектора в эконо­мике. Система распределения товаров 1931—35 годов уникальна еще и попыткой создать крайне стратифицированную систему снабжения. Даже карточная система, существовавшая в СССР в период второй мировой войны, уступала в этом карточной системе первых пятилеток. И, наконец, по принципам, на которых строилось государственное регламентирование снабжения, сталинская система являлась крайне прагматичной. В ней почти отсутствуют принципы социальной справедливости и в гипертрофи­рованном виде выражены принципы государственной выгоды.

Сравнивая мировые системы государственного регулирования снабже­ния, приходишь к выводу, что сталинское руководство разрабатывало свою, руководствуясь законами военного времени!, а советское общество в мир­ные 30-е годы жило в условиях, которые некоторые нации не испытали даже в периоды мировых войн2.

1 С начала 30-х годов экономика СССР уже во многом работала как военная

экономика. Шло производство вооружения, практически на каждом предприятии

параллельно с гражданской продукцией выпускалась и военная, использовались

военные методы мобилизации ресурсов и др.

2 Подробно о мировом опыте государственного регулирования снабжения читай

очерк в приложении.

4*

99

Спецснабжение: «Государство — это я»

Индустриальный прагматизм не был единственным принципом центра­лизованного распределения в период карточной системы 1931—35 годов. Принадлежность к власти также играла огромную роль в системе государст­венного снабжения.

Согласно опубликованным постановлениям, в стране не существовало норм выше норм индустриальных рабочих и красноармейского пайка. Если Политбюро хотело подчеркнуть особое положение той или иной социаль­ной группы, оно уравнивало ее в правах с индустриальными рабочими. Даже высшая партийная, советская, военная и интеллектуальная элита официально по нормам снабжения и другим социальным бенефитам была приравнена к классу-гегемону. Действительность, конечно, расходилась с постановлениями. Печать не афишировала этого факта, но в стране суще­ствовало спецснабжение. Оформление спецснабжения проходило по мере углубления продовольственного кризиса — Политбюро стремилось защи­тить права элиты.

Спецснабжение высшей партийной, советской, военной, интеллектуаль­ной номенклатуры составляло важную часть их привилегий, которые заро­дились вместе с Октябрем и развивались по мере укрепления советского государства'. Сила номенклатуры зависела от силы государства: огосударст­вление экономики, проведенное на рубеже 20—30-х годов, умножало ее привилегии. По словам известного в период нэпа экономиста Е.А.Преобра­женского, страна на рубеже 20—30-х годов проходила период «первоначаль­ного социалистического накопления». Номенклатура в 30-е годы проходи­ла, по выражению современного экономиста Егора Гайдара, период «пер­вичного наедания»2. Отгремели войны и революции, власть была захвачена и удержана в боях. В условиях мирного времени мещанский дух прорывал оболочку революционного пуританства и идейной сознательности. Шел не только процесс перерождения пришедших к власти революционеров, но и формировалась новая молодая номенклатура. Ее составили люди без глубо­ких идейных убеждений. Они усвоили официальную риторику и выполняли необходимые ритуалы, поскольку это был путь к личному успеху и матери­ально обеспеченной жизни.

Представляя государство, высшая партийная и советская номенклатура назначила себе лучшее  в стране спецснабжениеЗ.  История  подтвердила

1 О становлении и развитии системы привилегий партийной, советской, военной

и интеллектуальной номенклатуры см.: Matthews M. Privilege in the Soviet Union. A

Study of Elite Life-Styles under Communism. London: George Allen & Unwin. 1978. Ha

русском языке сокращенный текст первой главы этой книги был опубликован в:

Вопросы истории. 1992. № 2—3. Мэтьюз считает, что система привилегий советской

элиты появилась уже в первые месяцы после Октября. Другой историк, С.А.Павлю-

ченков, оспаривает эту точку зрения. По его мнению, советская элита «начинала свою

государственную карьеру» очень скромно. Эра спецраспределения, по его мнению,

была открыта в мае 1919 года постановлением Оргбюро ЦК. Спецраспределение

включало специальный совнаркомовский паек, индивидуальные выдачи из продо­

вольственного отдела ВЦИК, особые столовые (Павлюченков С.А. Военный комму­

низм в России. С. 246).

2 Гайдар Е. Государство и эволюция. М., 1995. С. 113.

3 Французский историк Тамара Кондратьева провела интересное исследование,

относящееся к российской истории XVII века. Она обратила внимание на ритуальное

значение царской и патриаршей подачи как знака, демонстрирующего власть. Ее

100

слова Маркса: «Бюрократия имеет в своем обладании государство... Это есть ее частная собственность». «Новый класс», как назвал его Милован Джилас, мог повторить вслед за Людовиком XIV: «Государство — это я».

Высший уровень государственного снабжения представляли распредели­тели руководящих работников центральных учреждений, которые выдавали лучший в стране паек литеры «А». Через распределители руководящих работников обеспечивались секретари ЦК ВКП(б) и ЦК ВЛКСМ, предсе­датели и их замы ЦИК СССР и России, СНК СССР и РСФСР, ВЦСПС, Центросоюза, Госплана СССР и РСФСР, Госбанка, наркомы и их замы союзных и российских наркоматов, а также семьи всех перечисленных. Спецснабжение литеры «А» предназначалось также для советского дипло­матического корпуса и ветеранов революции, живших в Москве.

Рангом ниже в иерархии спецснабжения стояли распределители ответст­венных работников центральных учреждений, которые выдавали паек лите­ры «Б». Они обслуживали вышеперечисленные центральные союзные и российские организации (ЦК ВКП(б) и ВЛКСМ, ЦИК СССР и России, СНК СССР и РСФСР, ВЦСПС, союзные и российские наркоматы, Цент­росоюз, Госплан СССР и РСФСР, Госбанк, Прокуратуру СССР и другие), но контингент снабжаемых был ниже. Он включал начальников объедине­ний, управлений, секторов, отделений и их замов, руководителей групп и их помощников, а также управляющих и их замов всесоюзных и республи­канских трестов, заведующих редакциями центральных газет и других. Через распределители ответственных работников, но несколько хуже, обес­печивались также специалисты, работавшие в центральных учреждениях: экономисты, референты, инженеры, агрономы, бухгалтеры, выдвиженцы из рабочих. В 1932 году к распределителям ответственных работников были прикреплены ранее снабжавшиеся по нормам индустриальных рабочих персональные пенсионеры, краснознаменцы, политкаторжане. Нормы в распределителях ответственных работников были скромнее распределите­лей руководящих работников, но выше норм индустриальных рабочих'.

Одежду и обувь номенклатура шила на заказ в специальных мастерских, хотя возможности здесь были не безграничны. В зависимости от статуса во внутренней иерархии, выдавались ордера на пошив, которые определяли количество разрешенных заказов.

Документы свидетельствуют, что спецснабжение полагалось централь­ной союзной и высшей российской номенклатуре. Распоряжений Центра, санкционировавших республиканское спецснабжение, я не нашла, как не нашла и постановлений, запрещавших его. Не вызывает сомнения, однако, что на практике система привилегий, аналогичная союзной и российской, была скопирована в республиках для руководящих организаций республи-

выводы, касающиеся представлений о власти и практики ее осуществления, показы­вают, что генезис государства и его природа тесно связаны не с правовыми граждан­скими и торгово-промышленными функциями власти, а с религиозно-кормленчес-кой функцией (Kondratieva Т. De la Fonction Nourriciere du Pouvoir Autocratique au XVII Siecle // De Russie et d'ailleurs. Feux Croises sur l'Histoire. Paris, IES. 1995. P. 255—268). Продолжая свое исследование, Кондратьева готовит рукопись, в которой анализирует возобновление кормленческой функции в советское время. Для этого, в частности, она исследует принципы продовольственного и товарного снабжения высшей советской номенклатуры.

1 Списки должностей руководящих и ответственных работников, получавших пайки литеры «А» и «Б» в 1932 и 1935 годах, см.: РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 5. Л. 213" ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 343. Л. 4—5.

101

канского значения. Периодически, в основном на юбилеи, Центр выделял от щедрот своих республиканской номенклатуре, чтобы та, по словам одно­го документа, «приоделась и подкормилась». Областные, краевые, район­ные, городские партийные и советские лидеры, за исключением Москвы и Ленинграда, не получили официального разрешения на спецснабжение.

Высшие политические бюрократы не могли существовать без професси­ональной помощи и поддержки других категорий бюрократов и, следова­тельно, должны были делиться частью привилегий. Кроме партийной и советской номенклатуры спецснабжение в стране имела высшая военная, научная и творческая элита. Получая спецснабжение вместе с должностя­ми, она становилась частью правящей номенклатуры.

В состав военной элиты, пользовавшейся спецснабжением, вошли выс­шие чиновники Наркомата обороны, ОГПУ/НКВД1 и других военных организаций союзного значения. К военной элите относился также выс­ший командный состав — командующие округов, армий, корпусов. Поми­мо особого продовольственного снабжения, в пользовании военной элиты были специальные закрытые столовые, мастерские для индивидуального пошива обуви и одежды, специальные квартиры. В соответствии с военной иерархией у них были и наивысшие среди военных оклады.

В число привилегированных входила и интеллектуальная номенклатура. Ее становление имеет любопытную историк>2. Советская власть начала с того, что отменила все ученые звания и степени, существовавшие в дорево­люционной России, приступив к созданию «своей интеллигенции на служ­бе у государства» и новой иерархии среди интеллектуалов. Первый шаг в этом направлении сделала Центральная комиссия по улучшению быта уче­ных (ЦЕКУБУ) — правительственная организация, созданная в конце 1921 года при СНК Советской республикиЗ. По словам писем, приходивших из местных университетов, в то время «люди науки вымирали пачками», «пре­подаватели сидели без куска хлеба, а некоторые питались исключительно сборкой и скупкой картофельной шелухиИ. ЦЕКУБУ должна была помочь ученым выжить.

ЦЕКУБУ создавалась по принципу элитарной, а не профсоюзной орга­низации. На ее обеспечение было принято 8000 человек с семьями — наиболее ценные специалисты всех отраслей знания и искусства. Списки ученых составлялись на местах и рассматривались экспертной комиссией ЦЕКУБУ, после чего утверждались правительством. Членство в ЦЕКУБУ давало бесплатный академический паек дополнительно к основному пайку, который получала интеллигенция в период «военного коммунизма». Акаде­мический паек был в 1,5—2 раза больше пайка «рабочего ударного пред-

1 По воспоминаниям И.Чекалина (писал под псевдонимом А.Ф.Алмазов), который

18 лет был офицером пограничной охраны НКВД в Белоруссии, заметное улучшение

в материальном положении среди служащих начиналось с должностей начальника

отдела и его помощников в областных и республиканских управлениях НКВД,

начальников отделений в центральном аппарате НКВД или командира полка и его

помощников в войсках НКВД (Hoover Institution Archives. Коллекция Б.Николаев-

ского).

2 В основе этой истории лежит анализ документов из фондов ЦЕКУБУ/КСУ (ГАРФ.

Ф. 4737).

3 Петроградское КУБУ и Московское КУБУ были созданы ранее — в 1920 году.

4 ГАРФ. Ф. 4737. Оп. 1. Д. 11. Л. 42. Д. 15. Л. 37-38.

102

приятия»!. Кроме того, ЦЕКУБУ выдавала «списочным ученым» неболь­шое денежное обеспечение и премии за лучшие научные труды, а также, что более существенно, чем обесцененные деньги, дрова, белье, обувь, платье, бумагу, карандаши, чернила, электрические лампочки. В условиях разрухи и голода это были бесценные дары. С развитием ЦЕКУБУ система благ и льгот расширялась2.

Внутри интеллектуальной элиты, попавшей в списки ЦЕКУБУ, форми­ровалась внутренняя иерархия. Поскольку старые звания и регалии не действовали, а новые еще не были созданы, единственным мерилом значи­мости ученого служили его научные труды. Иерархия снабжения определя­лась научной значимостью ученого. Этот принцип действовал порой неза­висимо от службы на государство. Ученые и деятели искусства могли получать блага, просто работая дома и даже находясь за границей.

По мере развития ЦЕКУБУ становилась все более элитарной организа­цией. С 1923 года, после отмены академического пайка, на обеспечении ЦЕКУБУ осталась только высшая группа ученых союзного и мирового значения. Им выплачивалось денежное академическое обеспечение. В рас­пределении благ все более учитывалась работа на государство и лояльность к власти. Списки ученых на содержании ЦЕКУБУ регулярно пересматрива­лись. В них в первую очередь попадали не ученые с дореволюционными заслугами, а те, кто активно работал на советское государство в данный момент. Из списков исключались те, кто был связан в работе с частными учреждениями, ученые богословы и «служители культов», арестованные за антисоветскую деятельность, высланные за границу или те, кто жил за границей постоянно. В октябре 1928 года из списков ученых ЦЕКУБУ были вычеркнуты имена Н.А.Бердяева, Р.Ю. и Б.Р.Випперов, А.А.Кизевет-тера, К.А.Сомова и многих другихЗ. И позже репрессии и аресты вели к пересмотру списков ученых, пользовавшихся привилегиями в обществе. Получая хлеб от государства, следовало быть лояльным к нему и работать на него. Отношение руководства ЦЕКУБУ к фальсифицированным судеб-

1 ГАРФ. Ф. 4737. Оп. 1. Д. 7. Л. 56.

2 Ученые, состоявшие в списках ЦЕКУБУ, были уравнены в жилищных правах с

рабочими. Это означало право на дополнительную комнату, а также то, что домоу­

правление не могло выселить семьи ученых или подселить к ним жильцов, «уплот­

нить», без согласия организаций, в которых ученые работали. ЦЕКУБУ выдавала

«охранные грамоты» на жилье, защищала права ученых в суде, ходатайствовала об

улучшении их жилищных условий перед правительством. Ученые ЦЕКУБУ получили

льготы в системе образования, равные правам рабочих. Их дети, как и рабфаковцы,

зачислялись в вузы бесплатно, для них бронировались места. ЦЕКУБУ оплачивала

командировки, выписку иностранной литературы, академические и персональные

пенсии. Государство передало в управление ЦЕКУБУ особняки для организации

домов отдыха и санаториев на курортах. Ученые, состоявшие в списках ЦЕКУБУ,

имели оплачиваемый двухмесячный отпуск. В распоряжении ЦЕКУБУ была своя

поликлиника, дома престарелых и Дома ученых (Дома культуры), торговые коопера­

тивы с магазинами, свои загородные хозяйства и фермы.

3 Бердяев Н.А. (1874—1948) — русский философ, в 1922 году был выслан за

границу. Виппер Р.Ю. (1859—1954) — русский советский историк. Виппер Б.Р.

(1888—1967) — искусствовед. В 1924 году отец и сын Випперы эмигрировали в

буржуазную Латвию. Вернулись в Москву в 1941 году. Кизеветтер А.А. (1866—1933) —

русский историк, деятель кадетской партии. В 1922 году был выслан из СССР.

Сомов К.А. (1869—1939) — русский живописец и график, один из основателей

журнала «Мир искусства». В 1923 году уехал из СССР и с 1925 года жил в Париже.

103

ным процессам против интеллигенции было предсказуемо — оно осудило «кучку предателей». За предоставляемые блага от интеллектуальной элиты требовали послушания и подчинения официальной лжи.

Конечно, среди ученых, которые пользовались благами ЦЕКУБУ, были и противники режима, особенно в связи с усилением его тоталитарного характера и репрессий. Например, Анна Ахматова или академик И.П.Пав­лов, который, кстати сказать, не подавал заявления о включении его в списки ЦЕКУБУ. За него ходатайствовала «группа научных работников». Однако, оставаясь в стране, а уехать с конца 20-х годов становилось все труднее, нужно было иметь кусок хлеба, чтобы выжить и работать. Дать же этот кусок хлеба могло только государство.

Оформление интеллектуальной номенклатуры нашло свое завершение в образовании Комиссии содействия ученым (КСУ), которая сменила ЦЕКУБУ в 1931 году. В отличие от ЦЕКУБУ, КСУ обеспечивала не 8 тыс. человек, а 1,5—2 тыс. ученых, куда вошла только высшая элита союзного и мирового значения. Они пользовались дополнительным денежным обеспе­чением, ведомственными больницами, домами отдыха и санаториями, мас­терскими по пошиву одежды, получали персональные и академические пенсии, премии. Для них строились элитные жилые дома. КСУ обслужива­ла только ученых. Для обеспечения писателей, композиторов, архитекторов и прочих были созданы соответствующие фонды и союзы.

Стратификация внутри интеллигенции выразилась и в другом. ЦЕКУБУ в большей степени занималась обеспечением столичной интеллигенции, однако одновременно с центральной комиссией в городах Российской Федерации существовало 20 КУБУ, которые заботились о местных кадрах (Казанская, Уральская, Крымская, Воронежская, Саратовская, Самарская, Ярославская и другие). КСУ же имела своих представителей только в Москве, Ленинграде и при СНК Украины. Все остальные местные комис­сии содействия ученым, созданные в республиках, краях и областях, объяв­лялись незаконными. Как и в случае с партийной и советской номенклату­рой, иерархия интеллигенции была не только иерархией должностей, но и иерархией территорий. Демаркационная линия проходила между городами союзного и республиканского значения, с одной стороны, и остальной периферией, с другой.

За предоставляемые блага государство требовало от ученых участия в социалистическом строительстве. Это было записано первой строкой в задачах КСУ. В 1932—33 годах был проведен учет всех научных работников страны: собраны анкеты, на каждого заведены персональные дела. Цель — «определить территориальное распределение научных кадров и распределе­ние по научным дисциплинам для того, чтобы рационально использовать и планировать научную работу в интересах социалистического строительст­ва». Основными критериями присуждения премий ученым в КСУ, наравне с вкладом в мировую науку, стало «освобождение СССР от иностранной зависимости, разрешение проблем социалистического строительства». К началу 30-х годов стало ясно, что путь к привилегиям лежал через сотруд­ничество с властью.

Принцип научной квалификации, хотя и продолжал учитываться при предоставлении льгот, постепенно вытеснялся должностным принципом. Экспертные комиссии, которые рассматривали списки каждый год и дели­ли ученых на группы в зависимости от квалификации, были отменены. Вместо обсуждения научных достоинств каждого при определении соци­альных бенефитов, что было в практике ЦЕКУБУ, в начале 30-х годов была разработана номенклатура научных работников — единая иерархия долж-

104

ностей в научных учреждениях страны. Если в период ЦЕКУБУ состав высшей группы ученых и деятелей искусства, выглядел так: М.Н.Ермолова, И.П.Бородин, В.И.Вернадский, И.П.Павлов, С.Ф.Платонов, В.А.Обручев, А.Н.Бенуа и т.д., то в период КСУ он выглядел следующим образом: члены союзной и республиканских академий наук, заслуженные деятели науки и искусства. Были люди — стали должности.

В зависимости от занимаемой должности ученые попадали в определен­ную страту и получали определенный набор благ. Занятие высших должнос­тей в научных учреждениях страны означало получение наибольших бене-фитов. Степень доктора наук стала одним из основных, формальных, усло­вий зачисления в списки Комиссии1. Теперь не столько научная значимость ученого являлась критерием его ценности и определяла место в иерархии интеллигенции, сколько должность и место в номенклатурном списке ста­новились критерием его научной значимости. Ученые стали стремиться по­пасть в список уже не для того, чтобы выжить, как в начальный период работы ЦЕКУБУ, а для того, чтобы лучше жить. К середине 30-х годов система достигла своего логического завершения. С 1936 года списки выс­шей научной элиты стал утверждать отдел науки ЦК ВКП(б). Твердо вошло в оборот понятие общественной ценности ученого, напрямую связанное с партийностью и занимаемой им должностью. Как и все остальное руковод­ство, интеллектуальная номенклатура тоже стала партийной.

Именно интеллигенция, состоявшая в списках КСУ и других элитных организаций интеллектуалов (союзы писателей, композиторов, архитекто­ров и прочие), получила в 1932 году спецснабжение, близкое к нормам работников центральных партийных и советских учреждений (прилож., табл. 4). В состав интеллектуальной элиты входили академики союзной и республиканских академий наук, профессора, имевшие большое количест­во научных трудов и преподавательский стаж не менее 10 лет, заслуженные деятели науки, техники и искусства, всего 3 тысячи человек. До этого времени, в соответствии с постановлениями, они снабжались по нормам индустриальных рабочих.

Во вторую группу интеллигенции, также получившую спецснабжение в 1932 году, вошли профессора и доценты вузов, старшие научные сотрудни­ки НИИ, директора и их замы в музеях, художественных и библиотечных учреждениях союзного и республиканского значения, всего 10 тысяч чело­век. Установленные для них нормы были меньше норм высшей группы интеллектуальной элиты, но больше норм индустриальных рабочих.

И наконец, еще одна группа, получившая спецснабжение — иностран­ные рабочие и специалисты. Решение о массовом привлечении иностранцев на работу в СССР Политбюро приняло в марте 1930 года. Было решено пригласить не менее 4700 человек в 1929/30 и 10 тыс. в 1930/31 годах2.

1 Научные степени были восстановлены в 1926 году.

2 Существует довольно обширная советская историография, посвященная «помощи

трудящихся зарубежных стран в построении социализма в СССР», написанная в 60-е

годы. Но это был лишь первый шаг. К изучению этой проблемы следует вернуться,

используя новые документы и освободившись от прежних стереотипов. Из новейших

работ по этой теме см.: Graziosi A. Foreign Workers in Soviet Russia, 1920—40: Their

Experience and Their Legacy // International Labour and Working-Class History. Vol. 33. Spring

1988. Об опыте создания базы данных о иностранцах, работавших в России, см.: Журав­

лев СВ., Тяжельникова B.C. Иностранная колония в Советской России в 1920—1930-е

годы (Постановка проблемы и методы исследования) // Отечественная история. 1994. № 1.

105

Непосредственное руководство этой кампанией осуществлял ВСНХ'. В соответствии с индустриальными приоритетами, иностранцы в первую очередь направлялись в отрасли тяжелой индустрии. Но небольшое число специалистов «выписали» и неиндустриальные ведомства. Наркомат снаб­жения, например, пригласил специалистов, в основном поваров, для ра­боты в системе общественного питания2. Санитарное управление Кремля пригласило иностранных врачей для работы в кремлевских больницах.

Тысячи немцев, американцев, французов, чехов, австрийцев, англичан, финнов, норвежцев работали на ударных стройках социализма — на Челя­бинском тракторном, Горьковском машиностроительном, Магнитке, Гроз­ненских нефтеприисках, даже на лесоразработках в Карелии и других мес­тах. Многие приняли советское гражданство. Что двигало людьми? Великая депрессия, потрясшая Европу и Америку, работала на советскую индустри­ализацию. Люди бежали от безработицы на Западе в страну, где не было безработных, не зная, что безработный на Западе живет лучше рабочего в

1 Вербовка иностранцев проводилась за границей специальными техническими

бюро, которые работали при советских торгпредствах или акционерных обществах. В

Европе центром была Германия, где правительство не препятствовало вербовочной

деятельности советских учреждений. Крупные масштабы приняла вербовочная дея­

тельность в США (через Амторг) и Канаде. Советские учреждения не прибегали к

помощи зарубежных правительственных организаций и не любили заключать дого­

воры о найме с фирмами, боясь засылки шпионов под видом специалистов. Они

старались действовать своими собственными силами: расклеивали объявления на

биржах труда, или помещали их в специальных журналах, либо использовали для

пропаганды просоветски настроенные партии и общества за рубежом (коммунисти­

ческие партии,  общества друзей  СССР,  общества культуры  и техники,  секции

Профинтерна, Лиги профединства и пр.).   Все нанимаемые должны были пройти

собеседование для проверки физического состояния, квалификации и политических

настроений. Инструкции требовали отбирать только здоровых и политически надеж­

ных. Все вербующие организации за рубежом получили инструкции Политбюро

давать только объективную информацию об условиях работы.

Условия договора (жилье, зарплата, доля валютных выплат и пр.) зависели от важности нанимаемого. Инженеры и другие высококвалифицированные специалисты получали преимущества по сравнению с рабочими. Советская сторона брала на себя обязательства обеспечить жильем, оплатить проезд, предоставлять ежегодно одноме­сячный отпуск, медицинскую страховку и бесплатное лечение в случае травмы во время работы. Только часть зарплаты должна была выплачиваться в валюте, остальное в рублях. В начальной период советская сторона, как правило, обещала отчислять часть зарплаты (от 25 до 40%) в валюте семьям специалистов, если те остались на родине. Это обязательство, однако, как правило, не выполнялось, и, в конечном итоге, за исключением небольшой части наиболее ценных кадров, взаимоотношения с иностранными рабочими и специалистами стали строиться на безвалютной основе. Из своей зарплаты иностранцы выплачивали налоги, квартплату и плату за комму­нальные услуги. Они не могли требовать вознаграждения за работу, которая выпол­нялась вне рабочего времени, если она входила в круг их обязанностей. Не могли они требовать и вознаграждения за изобретения. Право на патент принадлежало работо­дателю. Иностранцы должны были хранить все служебные тайны. Договоры заклю­чались на 2—3 года. Для всех устанавливался испытательный срок, в течение которого договор о найме мог быть аннулирован без предупреждения. В этом случае иностранец не получал выходного пособия и должен был оплачивать обратный проезд. Все споры решались в советских судах. Те, кто ехал на работу в СССР, могли ввезти определен­ный набор продовольствия и личных предметов на льготных условиях.

2 О работе иностранцев в системе советского общепита см.: РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 2.

Д. 12; Осокина Е.А. Иерархия потребления. С. 93—96.

106

СССР. Многие приезжали из идейных соображений. Это были не только коммунисты. Людей захватывала идея построения нового мира, участия в великом эксперименте XX века. Жизнь в СССР бурлила, в то время как остальной мир находился в стагнации. Такими энтузиастами были Джон Скотт, Зара Уиткик (Заря Уткин), Маргарет Уэтлин, которые оставили нам мемуары о своей жизни в СССР'.

Политбюро пыталось создать наилучшие условия для иностранных рабо­чих и специалистов — не хотелось «ударить в грязь лицом» перед миром, так как иностранцам предстояло вернуться домой и распространять инфор­мацию об СССР. Этот пропагандистский мотив, однако, не был главным. Забота об иностранцах, в первую очередь, объяснялась все тем же прагма­тизмом. В начале первой пятилетки у советских руководителей была огром­ная вера в то, что западные технологии, перенесенные с помощью ино­странных специалистов на «советскую почву» и соединенные с «преимуще­ствами плановой экономики», совершат экономическое чудо в СССР — заблуждение, которому вскоре суждено было растаять.

Особенно велико было уважение перед производственными достиже­ниями США. Большинство индустриальных объектов строились по амери­канским образцам. Не случайно Нижний Новгород, где на новом автомо­бильном заводе копировалась, при помощи американцев, конвейерная сис­тема Форда, назывался русским Детройтом, а Новосибирск — сибирским Чикаго. Строительство Кузнецкого металлургического комбината — второ­го по величине в СССР — шло под руководством Freyn Engineering Com­pany of Chicago, в строительстве Магнитки участвовали American Coppers Company и МсКее Company of Cleveland^. Американские нефтяные компа­нии имели свои представительства в Баку и Грозном. Слова «американские темпы» и «фордизм», превратившись в поговорки, звучали по всей стране. Приезжавшие в СССР иностранцы встречали своих соотечественников на всех важнейших индустриальных объектах. Их поражало обилие современ­ной европейской и американской техники, лучшие образцы которой затем копировались на советских производствах.

Иностранцы, хотя и в незначительных количествах, работали в сельском хозяйстве, в основном в совхозах в качестве консультантов по эксплуата­ции иностранного оборудования. На Дону, в степи, с 1922 года существова­ла Сиэтловская коммуна — основанная 87 выходцами из АмерикиЗ. Ее директором был американец — Виктор Салит (Victor Saulit). В начале 30-х годов более 100 американцев приехали работать в этой коммуне. Они выдержали отборочный конкурс и заплатили по 500 долларов вступитель-

1 Их судьбы сложились по-разному. Зара, пережив личную трагедию в СССР,

разочарованный вскоре вернулся в Америку. Джон Скотт, даже испытав суровость

Магнитки, решил остаться и работать. Он был вынужден покинуть СССР перед самой

войной, так как в период массовых репрессий потерял работу и подвергался личной

опасности.  Маргарет Уэтлин вышла замуж за русского театрального режиссера и

прожила в России полвека, вернувшись в Америку только после смерти своего мужа

(Scott J. Behind the Urals. An American Worker in Russia's City of Steel. Indiana University

Press, 1989); Wettlin M. Fifty Russian Winters. An American Woman's Life in the Soviet

Union. John Wiley and Sons, Inc., 1994;   An American Engineer in Stalin's Russia: The

Memoirs of Zara Witkin. 1932-1934. Berkeley. Un. of California Press, 1991).

2 Walter E. Russia's Decisive Year. G.P.Putnam's Sons. New York—London, 1932. P. 76,

108.

3 Walter E. Russia's Decisive Year. P. 206—212.

107

ного взноса. В коммуне использовалась американская техника. Даже в 1931 году, когда страна уже вступила в полосу голода, жизнь в коммуне пред­ставляла островок относительного изобилия.

Политбюро вначале не ограничивало снабжение иностранных рабочих и специалистов никакими нормами, в то время как советские трудящиеся уже жили на пайке. Но продовольственный кризис углублялся, и в 1931 году появилась целая серия постановлений, регламентировавших снабже­ние иностранцев!, в соответствии с ними открывались специальные мага­зины, был установлен ассортимент и нормы снабжения. Вопросами снаб­жения иностранцев занимался Инснаб — специальная контора Государст­венного объединения розничной торговли (ГОРТ). В 1932 году контора была передана Торгсину (Всесоюзное объединение по торговле с иностран­цами), который обеспечивал иностранцев лучшими в стране продуктами и товарами.

Нормы, установленные для иностранцев, по тем голодным временам были очень высоки (прилож., табл. 5). Особенно поражают нормы мяса — 9 кг в месяц для специалистов и 6 кг для рабочих! В конце 1932 года мясные нормы были снижены соответственно до 5 и 3 кг, однако все еще оставались очень высокими по сравнению с нормами других потребителей. Для индустриальных рабочих, например, в то же время норма мяса состав­ляла 2 кг в месяц. Установленные для иностранцев нормы превышали и нормы красноармейского пайка. Продукты, не указанные в списке норми­рованных, должны были продаваться иностранцам в неограниченном коли­честве. Попытки Наркомснаба повысить для иностранцев цены на продук­ты до уровня коммерческих пресекались по протестам ВСНХ и наркоматов. Иностранные рабочие и специалисты покупали товары по низким ценам карточного снабжения.

Иностранцы, работавшие в России, получили еще одну привилегию. Для них Политбюро разрешило беспошлинный ввоз товаров из-за границы. Правда, число посылок, ассортимент и количество ввозимых вещей огра­ничивалось размерами личного, довольно скромного потребления, но тем не менее посылки из-за границы были существенным подспорьем в те годы. Для советских граждан были установлены огромные пошлины на индивидуальный ввоз из-за границы предметов одежды, домашнего обихо­да и продуктов питания. За несколько кусочков мыла на таможне нужно было заплатить 80, а за фруктовый торт — 60 рублей пошлины (при средней зарплате рабочего 125 руб. в месяц). Высокими запретительными пошлинами руководство страны закрывало один из возможных путей само­снабжения населения.

Привилегии, установленные для иностранцев, не распространялись на тех, кто приехал работать в СССР по своей инициативе, не заключив контракта с советскими представительствами за рубежом. В этом случае иностранцы делили судьбу советских рабочих.

Иностранные дипломаты и корреспонденты вначале пользовались осо­быми распределителями, где покупали товары на рубли. В конце 1932 года в связи с начавшимся в стране массовым голодом и «валютной лихорад­кой» дипраспределители были закрыты. Вместо них открылся специальный

1 Постановления Наркомснаба СССР от 17 мая, от 3 июня и от 1 июля 1931 года (РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 31. Л. 90, 103; Д. 35. Л. 202; Д. 49. Л. 8-9; Д. 50. Л. 74).

108

магазин Торгсина, где продажа шла на валюту. Несмотря на предложения НКИДа, Политбюро отказалось понизить цены на продукты для представи­телей дип корпуса'.

Концентрация высших государственных, партийных, военных, научных, культурных организаций, работники которых получили спецснабжение, в немногих крупных центрах еще более усиливала геофафическую иерархию в снабжении. В областном или краевом городе не могло быть наркомов, академиков, дипломатов или заслуженных деятелей искусств. В этом пра­виле были лишь редкие исключения2.

Центром географии снабжения являлась Москва. Индустриальный ха­рактер и сосредоточение в столице высшей номенклатуры обеспечивали ей особый статус. Без преувеличения можно сказать, что столица пользовалась спецснабжением, не доступным ни одному другому городу, а тем более поселку или селу. В начале 30-х годов население Москвы составляло около 2% населения страны, а фонды промтоваров, направляемых в столицу, — 15—20% всех городских фондов Советского Союза. Вслед за Москвой по привилегиям в снабжении следовал Ленинфад. Ленинфад получал более 10% всех союзных городских товарных фондов. Только два города, Москва и Ленинград, «оттягивали» до трети промышленных товаров, предназначен­ных для снабжения городов СССР.

Распределение продовольствия еще ярче подчеркивает привилегирован­ное снабжение двух городов. В 1932 году Москва получила около пятой части всего государственного фонда мяса, рыбы, муки, крупы, маргарина, винно-водочных изделий, предназначенного для снабжения городов СССР, Ленинград — чуть меньше этого. В 1933 году поставки были еще выше — для Москвы и Ленинграда Наркомснаб вьщелил почти половину государст­венного городского фонда мясопродуктов и маргарина, треть фонда рыбо­продуктов и винно-водочных изделий, четверть фонда муки и крупы, пятую часть фонда животного масла, сахара, чая и солиЗ.

Привилегии Москвы и Ленинграда не оставались на бумаге. Они гаран­тировались вполне конкретными действиями властей. Снабжение Москвы и Ленинфада находилось на специальном контроле Политбюро. Только в самую последнюю очередь, после других фупп населения, снижались нормы столичных индустриальных рабочих. В случае перебоев, которых

1 Это вызвало возмущение в рядах дипкорпуса. Однако дипломатам и инкоррам

было объявлено, что решение принято с ведома правительства и никаких изменений

этого решения не будет (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 13. Л. 129, 138).

2 Одним из таких исключений являлся И.В.Мичурин (1855—1935), академик

ВАСХНИЛ, почетный член АН СССР. Он проживал в небольшом городке Козлове

Тамбовской области, где организовал селекционную станцию плодово-ягодных куль­

тур. Мичурин получал продукты из Москвы. Так, в 1931 году по одной из записок

ему было послано: по 1 кг сливочного масла и чая, по 5 кг сахара, сыру, копченостей,

осетра, 5 коробок консервов и 6 кусков мыла. В условиях голодавшей в то время

периферии это был поистине бесценный подарок.

3 В 1932—33 годах Москва получала в 4—6 раз больше мяса, рыбы, маргарина, в

3 раза больше животного масла, чем все остальные города Московской области. По

сравнению со всеми остальными городами Ленинградской области' в  1932 году

Ленинград получил мясопродуктов в  7, а в 1933 году — в 14 раз больше, а также в

4—5 раз больше рыбы, в 3—6 раз больше животного масла, в 5—12 раз больше

маргарина. В планах реализации рыночных фондов Москва и Ленинград всегда

выделялись специальными строками (РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 2. Д. 662, 663, 664, 667).

109

конечно же было немало, принимались экстренные меры: выделялись до­полнительные фонды, вплоть до разбронирования неприкосновенных запа­сов, создаваемых на случай войны, товары отправлялись специальными эшелонами, как говорилось в постановлениях, «воинской скоростью». За Москвой и Ленинградом закреплялись сельскохозяйственные районы, кол­хозы и совхозы, которые поставляли продовольствие рабочим индустри­альных предприятий. Упрощался и порядок снабжения — посредничес­кие звенья исключались, продукция шла прямо от производителя к потребителю.

Было ли того, что направлялось в Москву и Ленинград, достаточно для снабжения их населения — вопрос другой, но ясно, что в результате государственного перераспределения ресурсов они получали львиную долю рыночных фондов. До революции столицы также имели особый статус. Именно там располагались крупные и дорогие магазины, продававшие предметы роскоши, заморские товары. Однако никогда эти два города не имели исключительного права на получение самых обыденных предметов обихода и жизненно важных продуктов. В любом заштатном городке доре­волюционной России мелкие частные лавочки и казенные магазины обес­печивали население всем необходимым. В Москву ехали покупать француз­ские вина и модные парижские туалеты, но не хлеб и нитки.

Огосударствление экономики и централизованное распределение пре­вратили Москву и Ленинград в места товарного паломничества всего насе­ления СССР. Недаром в советское время шутили, что правительство реши­ло задачу распределения товаров просто: направляет все фонды в Москву, а затем сами приезжие развозят купленные товары по городам и весям. В иерархии городов, вслед за Москвой и Ленинградом, следовали республи­канские столицы, которые оставляли у себя львиную долю фондов, посту­павших в их республики, и крупные индустриальные центры, которые правительство, в интересах выполнения пятилеток, также старалось под­кармливать.

Иерархия магазинов, столовых и цен

Иерархия государственного снабжения, кроме различия норм и ассорти­мента, включала также иерархию магазинов, столовых и цен. Магазины закреплялись за определенными группами потребителей, хотя магазинами их уже никто не называл. Слово исчезло из употребления. Его заменили: закрытый распределитель (ЗР), закрытый рабочий кооператив (ЗРК), отдел рабочего снабжения (ОРС)1. Каждая группа потребителей могла купить товары только в «своем» распределителе, который был закрыт, недоступен для чужака из другой группы. Вход в распределитель разрешался при наличии документов, подтверждавших принадлежность к данной группе потребителей.

В голодные годы карточной системы бурно развивалось общественное питание. Столовые, кафе, рестораны составляли важный дополнительный источник снабжения каждой семьи. Поскольку общепит представлял госу­дарственно-кооперативную организацию, то иерархия общественного пита-

1 Исчезало из употребления и слово продавец. Его заменил «резчик», так как главной обязанностью продавца стало нарезать пайков как можно больше и быстрее.

НО

ния зеркально повторяла иерархию государственного снабжения!. Норми­рованным и иерархичным являлось и питание в больницах, санаториях, школах, детских садах, интернатах.

Для всех групп населения, получивших карточки, Наркомснаб устано­вил нормы потребления в общепите. Каждая группа прикреплялась к определенной столовой. Лучшие условия предоставляла система спецснаб­жения, где существовало несколько категорий питания. Высшую состав­ляли литерные столовые2. Они обслуживали руководящих работников центрального партийного и советского аппарата. Среди них числились столовые ЦК ВКП(б), ЦИК СССР, ВЦСПС, СНК, «Прага» в Москве, а также столовая при Смольном, «Красная Звезда» и другие в ЛенинградеЗ. Мемуары сохранили для нас описание «совнаркомовской столовки» — огромного кремлевского ресторана, устроенного в кавалерском корпусе дворца! Доступ в кремлевскую столовую получал тот, кто становился «человеком» в номенклатурном мире, т.е. выслужился как минимум до члена коллегии наркомата. По воспоминаниям, после окончания рабочего дня в совнаркомовской столовой для обеда собиралась вся сановная Мос­ква:

«Это своего рода клуб, где узнаются все новости, откуда разносятся сплетни, где складываются очередные анекдоты.

Здесь кормят обильно и вкусно. Настоящий, немного тяжелый русский стол. На столах кувшины молока и хлебного кваса. Душистый хлеб из своей пекарни. Пирожки с капустой и мясом. Те же пирожки и разные бутерброды разносятся по утрам в кабинеты работающих в Кремле сановников»^.

1 Иерархия магазинов и столовых дополнялась иерархией складов, с которых

поставлялись в торговлю товары и продукты. Например, руководителей центральных

партийных и советских учреждений обслуживала База особого назначения. Среди ее

привилегированных клиентов были не только кремлевская больница, столовые СНК

и ЦИК, особняк Наркоминдела (снабжение дипломатических приемов), но и особняк

пролетарского писателя Максима Горького (РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 29. Л. 4). Этот

порядок отличался от практики снабжения, например, в США. Приглашенный летом

1931 года на совещание по улучшению работы общепита М.Веббер пытался рекла­

мировать американский опыт: «В США все школы, больницы, гостиницы, клубы,

рестораны и магазины снабжаются из одних и тех же, дополняющих друг друга

снабжающих баз. Вы должны решить, хотите ли вы установить такую же практику,

или вы предпочтете выделить отдельные базы для каждой потребляющей группы»

(РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 50. Л. 12, 30). «Предпочтение» отдали второму варианту.

2 В  1935 году нормы питания в литерных столовых Москвы и Ленинграда

составляли 6—7,5 кг мяса; 7,5 кг рыбы; 700 гр сливочного масла; 5 яиц в месяц. На

ужин выдавался сухой паек из расчета 2 кг масла; 1,5 кг сыра; 20—30 яиц в месяц

(ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 343. Л. 3). Для руководителей рангом пониже существо­

вали свои нормы в общепите и свои столовые. Расход мяса, например, в столовых

для руководящих работников Московской области в 1931 году составлял 4,5 кг в

месяц на человека. Это было выше пайковых норм для рабочих золото-платиновой

промышленности, работавших в тяжелейших условиях, и находилось на уровне

специального красноармейского пайка для Примонгольских и Тувинских трактов

(РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 5. Л. 162; Оп. 11. Д. 79. Л. 6,13).

3 Перечень элитных столовых и контингентов обслуживаемых ими см.: ГАРФ.

Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 343. Л. 1-4.

4 В самом начале 30-х годов совнаркомовская столовая была перенесена из Кремля

в город, на улицу Грановского, д. 2.

5 Дмитриевский С. Советские портреты. Стокгольм, 1932. С. 27—28.

111

Для тех, кто не хотел есть в столовой, обед приносили из кремлевской кухни домой или давали повышенные пайки, которые должны были заме­нить кремлевские обеды.

Интеллектуальная элита также имела свое «общественное питание». За­крытые столовые АН СССР, союзов советских композиторов, архитекто­ров, писателей, художников, Домов ученых, высших школ, университетов, различных академий, столовая Большого театра, сануправления Кремля и другие составляли вторую, так называемую академическую группу «спецоб­щепита» и частично третью группу, которая обслуживала среднее звено работников центральных учреждений!. Свои особые столовые имела и военная элита. Среди них были, например, закрытые столовые начальству­ющего состава РККА в Москве, столовая ОГПУ/НКВД и другие.

Для тех, кто не имел доступа к спецобщепиту, но получил карточки, иерархия столовых определялась их местом в общей иерархии государст­венного снабжения. На одном и том же предприятии или учреждении разные столовые обслуживали рабочих, служащих, инженеров. Для ударни­ков полагалось отводить особые «ударные столовые» с белыми скатертями, цветами и музыкой или по крайней мере отдельные столы. Обеды для них должны были стоить дешевле. Свои закрытые столовые существовали для местных партийных и советских работников, милиции, учителей, врачей, военных. Чем выше были пайковые нормы индивидуального снабжения той или иной группы, тем выше были ее нормы и в общепите.

Для групп населения, которые не получили карточки, вход в общепит был практически закрыт. Для крестьян и лишенцев оставались дорогие коммерческие столовые и рестораны, хотя и в них питание нормирова­лось. Дороговизна открытого общепита не останавливала, мемуары свиде­тельствуют о длинных очередях, которые с ночи выстраивались к рестора­нам в голодные годы первой пятилетки. Вот, например, что писал в воспо­минаниях о Новосибирске 1931 года Эллери Уолтер:

«В 9 часов (утра. — Е. О.) мы пошли в гостиничный ресторан позавтра­кать. Пролеты лестницы были заполнены толпой людей, которые полуразва­лясь сидели на ступеньках или стояли, опираясь на перила и стены. Многие из них провели здесь целую ночь. Они ждали открытия лучшего ресторана в «Чикаго» (Новосибирск называли сибирским Чикаго. — Е.О.). Запах немытых «жителей Среднего Запада» пропитал воздух. Это отбило нам аппетит, и мы решили не ждать открытия»?».

Зеркальным отражением иерархии снабжения являлась и иерархия цен: чем меньше человек получил привилегий в карточной системе, тем дороже обходилась ему покупка товаров и продуктов. В наихудшем положении были те, кто не получил карточек. Лишенцы и крестьяне могли покупать товары только в дорогих коммерческих магазинах, в Торгсине на золото и валюту или на крестьянском рынке, где цены доходили до астрономичес-

1 По академическому спецснабжению в общепите полагалось в месяц на человека:

5 кг мяса; 7,5 кг рыбы; 600 гр животного масла; 5 яиц (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 343.

Л. 1-4).

2 Даже в коммерческих и «фешенебельных» ресторанах существовали нормы

питания. Например, для так называемых открытых столовых повышенного типа

мясная норма была установлена 2,25 кг; в коммерческих ресторанах «Европа»,

«Гранд-Отель» — 3 кг в месяц на человека.

3 Walter E. Russia's Decisive Year. P. 45. Здесь и далее перевод с английского

Е.А.Осокиной.

112

ких величин. Те же, кто получил карточки, покупали товары по низким пайковым ценам нормированного снабжения. Среди этих в наилучшем положении был тот, кто пользовался спецснабжением, оно обеспечивало самые низкие в стране цены при лучшем качестве продуктов (прилож., табл. 6).

Кроме того, спецраспределители продавали по низким ценам такие про­дукты, которых ни служащие, ни рабочие по карточкам не получали, а могли купить только втридорога на рынке, в коммерческой торговле или за золото в Торгсине. Например, килограмм икры в правительственном рас­пределителе стоил 9, а в государственном коммерческом магазине — 35 рублей. Сыр, также доступный большинству населения только в коммер­ческих магазинах, стоил там 20—24, а в правительственном распределите­ле — 5 рублей килограмм. Вслед за ценами спецраспределителей наиболее низкими были цены красноармейского пайка, затем цены пайка индустри­альных рабочих. Среди получивших карточки в наихудшем положении были снабжавшиеся по второму и третьему спискам — из-за скудости государственного снабжения им также в большей степени приходилось покупать товары по коммерческим и рыночным ценам.

Разными для разных групп населения были и цены в общепите. В мае 1933 года при средней стоимости обеда в городе 1 руб. 15 коп. обед рабочего стоил 84, строителя — 80 коп., инженера — 2 руб. 8 коп., служа­щего в учреждении — 1 руб. 75 коп., а в коммерческих ресторанах — 5 руб. 84 коп.1.

Иерархия государственного распределения не ограничивалась сферой продовольственного и товарного снабжения, хотя в условиях голода снаб­жение играло наиболее значимую роль в жизни людей. В сфере государст­венного распределения находились и другие блага: зарплата, жилье, льготы в системе образования, медицины, налогов, в обеспечении старости и прочие. Их распределение подчинялось тем же приоритетам и принципам, что и централизованное снабжение продуктами и товарами. Все это также работало на создание новой социальной иерархий.

1 Советская торговля. 1934. № 2. С. 63.

2 Исследование М.Мэтьюза показало, что в распределении материальных благ

(жилье, зарплата, пенсии, налоговые льготы и пр.) Политбюро руководствовалось

едиными принципами (Matthews M. Privilege in the Soviet Union).

113

ГЛАВА 2

ИЕРАРХИЯ В БЕДНОСТИ

Голод в деревне

Анализ принципов всесоюзной карточной системы, которому посвяще­на предыдущая глава, опирается более на постановления, чем на реальную жизнь. Схема государственного снабжения, разработанная Наркомснабом по заданию Политбюро, была по-своему рациональна и стройна. Населе­нию, связанному с индустриальным производством, и армии государство обещало обеспечение не хуже, чем в годы нэпа. Всем остальным также были определены источники снабжения: кому-то — центральные фонды, кому-то — местные заготовки, собственное хозяйство, колхозные фонды и т.д. Однако, как поется в песне, «план написан на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить». Жизнь вносила серьезные поправки'.

Форсированная индустриализация и товарный дефицит определили то, что социальная и географическая стратификация, о которой говорилось в официальных постановлениях, оборачивалась в жизни иерархией в беднос­ти. Говоря о бедности, я имею в виду только материальную сторону жизни. Подлинное вдохновение, энтузиазм и мечты о светлом завтра, которые уживались с нищетой материальной жизни, остаются за рамками этой книги2.

Дно нового «социального ландшафта» составляло сельское население, которое в период карточной системы находилось в наиболее бедственном положении. Если снабжение горожан представляло иерархию в бедности, то обеспечение сельского населения формировало иерархию нищих. Про­тивоположность города и деревни, которая существовала и раньше, при Сталине приобрела иной характер. До революции, при всей отсталости деревни, в числе сельского населения были группы с относительно высо­ким уровнем потребления и жизненных стандартов (помещики, зажиточное крестьянство, крепкое середнячество). Образованная элита не брезговала жить в деревне. В периоды войн и кризисов сельское население, близкое к земле, как правило, питалось лучше городского. Горожане с мешками промышляли в деревнях либо вообще переселялись из города в деревню.

Огосударствление экономики изменило эту модель. В 30-е годы в перио­ды кризисов не горожане ехали в деревню за продовольствием, а, наоборот, сельчане с мешками за спиной штурмовали города в надежде «разжиться» хлебом и другими продуктами, нехитрой мануфактурой. В плановой эконо-

1 В этой главе дан анализ положения гражданского населения. Но и армия в период

карточной системы разделила продовольственные трудности и иерархию в бедности.

Хотя красноармейцы в государственной системе снабжения занимали особое поло­

жение, как показывали инспекторские проверки, временами и армия сидела на

голодном пайке. Положение высшего военного руководства соответствовало уровню

материального обеспечения высшей партийно-государственной элиты страны.

2 Здесь я отсылаю читателя к книге С.Коткина (Kotkin S. Magnetic Mountain.

Stalinism as a Civilization), в которой автор попытался разгадать загадку парадоксаль­

ного сочетания нищеты и вдохновения в советском обществе 30-х годов.

114

мике победителями оказывались живущие в городах, проигравшими — живущие в деревне'.

Нищета и бесперспективность сельской жизни стали одной из главных причин миграции в города во все десятилетия советской власти. Развитие миграции в конечном итоге привело к «вымиранию» деревень и целых аграрных регионов. Гремевшая в 70-е годы в СССР трагедия Нечернозе­мья — бесперспективных деревень в центре России, откуда бежала моло­дежь и только старики оставались доживать свой век, имела своим началом сталинские 30-е. Вопреки утверждениям советской историографии, проти­воположность города и деревни при советской власти не стиралась, а, по меньшей мере, сохранялась.

Причины бедственного продовольственого положения деревни в годы карточной системы нетрудно увидеть. Государственная система снабжения строилась на предположении о самообеспечении сельского населения. Од­нако возможность самообеспечения подрывалась все возраставшими госу­дарственными заготовками, которые изымали не только товарный, но и необходимый для потребления самих сельчан продукт2. В итоге колхозы оставались с небольшой суммой денег — заготовительные цены для колхо­зов были убыточнымиЗ — и с небольшим запасом выращенной ими про­дукции, из которой еще предстояло выделить семенные и резервные фонды. В результате, как говорит русская поговорка, «сапожник сидел без сапог»: хлеборобы не имели в достатке хлеба, те, кто растил скот, не ели мяса, не пили молока.

Вычищая колхозные закрома, государство снабжало сельское население скудно и нерегулярно. Хотя сельское население по численности более чем в три раза превосходило городское, в период карточной системы сельское снабжение составляло всего лишь около трети товарооборота страны. Товар завозился главным образом в третьем и четвертом кварталах, чтобы стиму­лировать сбор урожая. В 1931—33 годах на снабжение сельского населения Наркомснаб выделил лишь 40—30% швейных изделий, обуви, мыла, три­котажа. Еще хуже сельское население обеспечивалось продовольствием. В указанный период Наркомснаб направил в города СССР более половины рыночного фонда растительного масла, порядка 80% фондов муки, крупы,

1 Другой подобный пример являл постреволюционный Китай, где в результате

политики Мао, но, как ни парадоксально это звучит, вопреки его намерениям,

социальное деление шло в первую очередь по линии город—село и было близко к

географии расселения населения (Class and Social Stratification in Post-Revolution

China. Ed. by James L. Cambridge, 1984).

2 Если в 1927/28 году было заготовлено 11,5 млн. тонн зерна, то к концу карточной

системы в 1934/35 году — более 26 млн. тонн (The Economic Transformation of the

Soviet Union. P. 290).

3 В 1931 году директивные хлебозаготовительные цены составляли порядка 5—

12 коп. за кг. В то же самое время стоимость одного килограмма пшеничной муки

даже по низким карточным ценам была 25—28 коп., а на рынке — 4—5 руб. В том же

году государственные заготовительные цены на говядину и баранину составляли от

17 до 36 коп. за килограмм, на молоко — 17 коп. за литр. При этом наиболее низкая

цена на мясо в торговле (карточное снабжение в городе) составляла в 1931 году 1 руб.

50 коп., в 1932-м — более 2 руб. Коммерческие и рыночные цены были значительно

выше. Так, в 1932 году средняя рыночная цена на мясо в Москве была 11 руб., на

молоко — 2 руб. (Осокина Е.А. Иерархия потребления. С. 46).

115

животного масла, рыбных продуктов, сахара, почти весь фонд мясопродук­тов (94%), весь маргарин, треть всех государственных фондов чая и соли'. Если учесть, что и города, получая львиную долю государственных фондов, обеспечивались крайне недостаточно, то ясно, что остававшиеся сельскому населению крохи не могли улучшить его положения.

Даже эти данные, будучи усредненными, лишь в слабой мере характери­зуют скудость государственного снабжения сельского населения. Направ­ляемые в деревню фонды имели целевое назначение. Это значит, что товары не распределялись поровну между жителями, а шли на обеспечение определенных групп населения, в первую очередь работников политотделов МТС и совхозов. К моменту поступления товаров в сельпо, большая их часть оказывалась закрепленной за определенными группами потребителей. Например, по данным за третий квартал 1933 года, 10 тыс. тонн сахара, которые были выделены правительством для сельского населения (города получили 57 тыс. тонн), предназначались только для работников совхозов и стимулирования заготовок; 3,5 тыс. тонн растительных жиров (города полу­чили 18 тыс. тонн) предназначались для политотделов МТС, районного актива и совхозов; 2,1 тыс. тонн рыбы (города получили 75,8 тыс. тонн) пошли на стимулирование заготовок. Животное масло направлялось на село только для снабжения работников политотделов МТС. По плану пер­вого квартала 1934 года, сельский фонд — 100 тыс. тонн муки (для городов было выделено около 2 млн. тонн) предназначался только для стимулиро­вания заготовок технических культур2.

Архивные материалы свидетельствуют, что и без того недостаточные планы завоза хронически не выполнялись. Вместо реальных товаров крестьяне получали бумажки — квитанции, которые подлежали отова­риванию в неопределенном будущем, облигации государственных зай­мов. Большую часть времени сельпо стояли полупустыми, представляя жалкое зрелище. Для иллюстрации приведу одно из описаний сельского кооператива:

«Соли нет хорошей — пустячного предмета. Немолотая, комьями, только для скота. Мыла простого нет больше месяца. Подметок — необходимого товара для крестьянина нет. Имеется только 3 носовых платка и 10 пар

1 На  1 января  1933 года городское население СССР, по подсчетам ЦУНХУ,

составляло порядка 40,4 млн. человек, сельское — 125,4 млн. В расчете на душу

населения в  1931—33 годах государство в среднем в год направляло на одного

горожанина больше, чем на сельского жителя, муки — в 12—18 раз, крупы — в 12—28

раз, рыбы — в 10—14 раз, сахару — в 8—12 раз, винно-водочных изделий — в 2,5—3

раза, чая — в 1,5 раза. Мясо и животное масло практически в деревню не посылались.

Поставки непродовольственных товаров в год в расчете на одного горожанина за

период 1931 — 1935 годов превосходили поставки на одного сельского жителя: по

швейным изделиям — в 3—6 раз, мылу — в 3—10 раз, кожаной обуви — в 2,5—5 раз,

трикотажу и табачным изделиям — в 5—12 раз. Только по так называемым товарам

сельского спроса (хлопчатобумажные ткани, платки, махорка) дисбаланс сельского и

городского снабжения, хотя и существовал, был менее резким. Эти показатели

высчитаны на основе годовых отчетов Наркомснаба СССР о распределении рыноч­

ных фондов планируемых товаров и демографической статистики ЦУНХУ Госплана

СССР о численности городского и сельского населения (РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 2. Д. 662,

663, 667; Ф. 1562. Оп. 329. Д. 16, 19, 49, 83, 85).

2 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 1. Д. 657. Л. 18-23, 118.

116

валяных серых сапог да половина полки вина. Вот — деревенский коопера­тив»^.

Бедствовали не только колхозники, но и все, чье снабжение зависело от колхозных фондов. По сообщениям ЦК профсоюза работников просвеще­ния, куда шел поток жалоб от сельских учителей, плохое питание приводи­ло к голодным обморокам учителей во время уроков, нищенству («Ходят под окнами Христа ради»), массовому уходу учителей с работы, особенно весной, склонению учительниц к сожительству за продукты. Колхозы, сами бедствуя, отказывались снабжать сельскую интеллигенцию. «В лучшем слу­чае там, где местная колхозная общественность и сельсовет внимательно относятся к нуждам школы и учителя, — говорилось в одном из сообще­ний, — колхозы в каждом отдельном случае по просьбе учителя кое-что ему уступают из своей продукции»2. Снабжение сельского руководства было немногим лучше, чем снабжение остальных групп сельского населения. Секретари и председатели сельсоветов также обеспечивались из нищих колхозных ресурсов, да дополнительно за счет крестьянства — 2% начисле­ний на хлебопоставки.

Сельчане, которые «сидели на государственном пайке», также бедствова­ли, ведь сельское население относилось к низшим спискам снабжения. Худо-бедно поступал только хлеб и сахар, но, чтобы получить их, нужно было порой отшагать несколько километров в жару и в холод до ближайше­го распределителя. Положение усугублялось высокой задолженностью госу­дарства (достигала 3—4 месяцев) по выплате зарплаты сельским специалис­там. Архивные материалы свидетельствуют о том, что бедствовали и работ­ники совхозов. Даже паек директоров совхозов был скудным и нерегуляр­ным.

Скудость колхозных фондов и государственного пайка приводила к ни­велировке снабжения практически всех групп сельского населения. Сель­ские специалисты и интеллигенция в снабжении занимали низшую пози­цию в составе советской интеллигенции, сельские рабочие — низшую позицию в составе рабочего класса, сельское руководство (председатели сельсоветов, колхозов, секретари сельских партячеек) располагались на низшей ступени в иерархии партийной номенклатуры, от государственного пирога им практически ничего не оставалось. Все вместе группы сельского населения составляли довольно однородную бедную массу. Хуже положе­ния сельского населения в период карточной системы было разве что положение заключенных ГУЛАГа, хотя никто пока не подсчитал, где смертность была выше — в ГУЛАГе или в деревне во время голода 1932—33 годов. Исключение в скудном сельском снабжении составляли политработ­ники МТС, которые получали красноармейский паек через закрытые рас­пределители «двадцатки» (районных руководящих работников). Однако поток жалоб свидетельствует, что нормы и их пайка в условиях кризиса не выполнялись.

1 Из письма рабочего Н.Д.Богомолова, который находился в Центрально-Черно­

земном районе в составе хлебозаготовительной бригады. Письмо адресовано Сталину.

Богомолова мучил вопрос о том, как объяснить крестьянину необходимость растить

хлеб и скот, когда в условиях заготовок, сельского снабжения и цен он оставался ни

с чем (РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 16. Л. 58, 59).

2 РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 108. Л. 23.

117

Система государственных заготовок и снабжения приводила к тому, что локальный голод не покидал деревню даже в урожайные годы. Неурожай же, который не учитывался при составлении планов заготовок, грозил голодным мором. Неурожайным стал 1931 год, он же — прелюдия к массо­вому голоду и предостережение о нем. Несмотря на плохой урожай, планы заготовок в тот год пересмотрены не были. Вот лишь один из примеров. На одном из «хлебных совещаний» в Наркомате снабжения СССР представи­тель Башкирии говорил:

«В прошлом году (1930. — Е.О.) за август месяц было заготовлено всего 1 млн. пудов. В настоящее время мы имеем на 1 сентября 2 млн. 600 тыс. пудов, то есть более чем в 2,5 раза больше против прошлого года. Но это не значит, что хлебозаготовки идут хорошо, так как плановое задание на август сего года выполнено только на 29%>Л.

Последствия не замедлили сказаться. Весной 1932 года из Башкирского обкома партии пришла телеграмма, в которой говорилось, что в колхозах отсутствует продовольственный хлеб, колхозники нищенствуют и пухнут от голода. Весной—летом 1932 года случаи опухания от голода, отравления, вызванные употреблением в пищу суррогатов и падали, рост нищенства были зарегистрированы и в Казахстане2.

Следующий, 1932 год вновь был неурожайным, но планы заготовок росли. Запасы в деревне истощалисьЗ. Архивы сохранили для нас сводку ОГПУ о настроении районного и сельского актива Украины в связи с планом хлебозаготовок на 1932 год. В 220 случаях колхозы и сельсоветы отказались принять план, и только в 2 случаях план был принят. Вот высказывания не просто колхозников, а сельского руководства:

«План прикончит район». «Если выполним, то опять останемся без хлеба. Для посева не останется семян». «План составлен без учета урожая и потребности колхоза». «Останемся голодными как в прошлом году». «План выполним при условии, если государство после этого окажет нам помощь». «В этом году придет конец нашему сельскому хозяйству. План хлебозагото­вок этого года ликвидирует все. Нужно заблаговременно уезжать куда-ни­будь на Кавказ, а то мы подохнем с голоду». «При объявлении народу плана у него сейчас же отпадет всякое желание работать». «План хлебозаготовок мы не выполним, а за это меня отдадут под суд. Не хочу оставлять колхозников голодать, не хочу идти под суд. Поэтому быть председателем не могу». «Возьмите у меня партбилет, но я плана не приму. Я боюсь показываться перед массами». «В прошлом году при выполнении плана хлебо­заготовки приходилось хватать за грудь, а сейчас дело дойдет до ножа. Я боюсь ехать в село, потому что если сказать колхозникам о плане, то они разбегутся»^.

На одном из совещаний в Наркомснабе сообщалось, что председатели собирали ночью колхозников и советовали зерно прятать, перемалывать в

1 РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 48. Л. 116; Д. 58. Л. 53-55.

2ЦАФСБ. Ф. 2. Оп. 10. Д. 116. Л. 170, 171.

3 По подсчетам историков, в конце 20-х годов в деревне после окончания хлебозаготовок оставалось около 50 млн. тонн зерна, после неурожайных 1931 и 1932 годов — соответственно 33 и 37 млн. тонн (The Economic Transformation of the Soviet Union. P. 290).

4 ЦА ФСБ. Ф. 2. On. 10. Д. 339. Л. 2-18.

118

муку, так как ее государство не принимало'. Местные руководители отлич­но понимали, чем грозило деревне выполнение планов заготовок, в своих телеграммах, рапортах и донесениях они предупреждали о возможности голода. Однако система заготовок и снабжения зависела от политики фор­сированной индустриализации и могла быть изменена только вместе с ней.

Колхозы в 1932 году добровольно или под нажимом сдали все, что могли, но план не выполнили. Поскольку государственное снабжение села зависело от выполнения плана, поставки продовольствия и товаров на село были приостановлены, а в некоторых случаях и вообще прекращены. Так, постановление правительства от 8 октября 1932 года и последовавшие вслед за ним постановления Наркомснаба предписывали прекратить отгрузку товаров и продуктов для всех сельских районов Украины. Под угрозой суда продажа хлеба колхозам была запрещена, осуществлялось только снабже­ние городов, пограничных районов и целевые поставки2. В результате с конца 1932 года до получения нового урожая основные сельскохозяйствен­ные районы СССР (Украина, Северный Кавказ, Нижняя и Средняя Волга, Казахстан, Черноземный Центр и частично Урал) были объяты голодом, который унес миллионы жизней. Число жертв по разным оценкам колеб­лется от 3 до 7 млн. человек.

В условиях карточной системы, когда покупка товаров в открытой торговле была ограничена, сельское население практически лишалось возможности выжить. Кроме того, пытаясь держать факт голода в секрете, правительство предприняло меры к изоляции голодающих деревень: заградительные отряды останавливали бегство в города, в том числе и стремительно возраставший поток беспризорных детей. Поскольку Сталин расценил факт невыполнения заготовительных планов как саботаж крестьянства, достаточной помощи голо­дающим оказано не было. Планы товарного снабжения 1933 года свидетельст­вуют, что голодавшие регионы снабжались наихудшим образом. Относительно высокими были только поставки соли и винно-водочных изделийЗ. Лишь в преддверии весеннего сева, когда закладывался урожай будущего года, Политбюро стало оказывать голодавшим колхозам помощь, в основном семенами. Выданные ссуды подлежали возвращению не позже осени того же года. Международная общественность была лишена возможности по­мочь умиравшим людям, так как советское правительство отказывалось признать факт голода в СССР. Всякое упоминание о голоде в печати или в

1 Заготовками изымался не только хлеб. В письме из Бурятии (конец 1933 года)

говорилось,  например,  что установленные планы приведут к полному изъятию

товарного молока в колхозах и фермах. На этом фоне издевкой прозвучали слова

одного из партийцев, сказанные на пленуме Московского обкома: «Мы рады, что

колхозники пьют молоко. Но мы хотим, чтобы они пили его вместе с рабочим

классом, а не отдельно от него» (РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 4. Л. 99; Оп. 11. Д. 76. Л. 55;

Д. 48. Л. 117).

2 Это постановление имело тяжелые последствия и для городского населения. Оно

привело к резкому снижению товарооборота, кассовых сборов и, следовательно,

невыплате зарплаты. Украинские власти просили об отмене этого постановления уже

через месяц после его принятия (РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 50. Л. 19; Д. 73. Л. 230;

Д. 116. Л. 144).

3 Осокина Е.А. Характер демографических процессов и система централизован­

ного снабжения продовольствием в 1933 году (Опыт работы с базой данных по

торговой и демографической статистике) // Россия и США на рубеже XIX—XX вв.

М., 1992. С. 155-173.

119

выступлениях было запрещено. Читая документы тех лет, вы вряд ли най­дете слово «голод». Чаше всего в официальных документах вместо него употреблялась фраза «известные события».

Голод 1932—33 годов — один из наиболее трагических уроков истории, который показывает опасность соединения государственной монополии снабжения и тоталитарной власти. В огосударствленной экономике система снабжения легко превращалась в орудие наказания и расправы'. Прекраще­ние государственных поставок в условиях, когда альтернативные источники торговли были скудны или вовсе отсутствовали, стоило жизни миллионам людей.

«Считает ли советская власть крестьян людьми?» — этот вопрос, задан­ный государственному уполномоченному по коллективизации и посевной кампании во время сельского собрания в одном из районов Сибири, пока­зывает, как чувствовали себя крестьяне в социальной иерархии общества2. В то время, как официальная пропаганда твердила о равноправии и «неус­танной заботе государства», народный фольклор давал четкий ответ на этот вопрос:

Стоит Сталин на трибуне, держит серп и молоток,

А под ним лежит крестьянин без рубашки и порток.

Крестьянам приходилось самим заботиться о себе. Личное приусадебное хозяйство и рынок в обеспечении сельского населения приобретали жиз­ненное значение.

Иллюзорные привилегии индустриального авангарда

Первое впечатление человека, посетившего советские города в период карточной системы 1931—35 годов, можно выразить фразой — «вряд ли есть другая столь стратифицированная страна». Иностранцы, побывавшие в СССР, отмечали, одни разочарованно, другие злорадно, что идеи социаль­ного равенства и бесклассового общества, несмотря на победу социалисти­ческого Октября, так и остались нереализованными.

1 История 30-х годов знает и другие примеры, когда снабжение, а лучше сказать, неснабжение, становилось орудием карательной политики. Один из них — случай с Ленинградом. В 1935 году его снабжение резко ухудшилось. По душевым показателям сельские поставки в Ленинградскую область стали намного превосходить снабжение этого второго по значению и привилегиям города в СССР. Объяснения следует искать в сфере политики. Убийство 1 декабря 1934 года руководителя ленинградской партийной организации С.М.Кирова повлекло не только политические репрессии («кировский поток»), но и экономические санкции. Поводом к карательным дейст­виям стало существование в городе пресловутой «троцкистско-зиновьевской оппози­ции», якобы виновной в убийстве Кирова. На деле же карательные санкции, которыми руководил Сталин, были направлены на разгром ближайшего окружения Кирова и наказания ленинградцев, в том числе и рабочих, которые составляли его социальную опору. Киров представлял угрозу личной власти Сталина, что показали выборы в высшие партийные органы на XVII съезде ВКП(б), и Сталин ударил политическими и экономическими мерами по людям, которые поддерживали его потенциального соперника (Осокина Е.А. Иерархия потребления. С. 97—99).

* В записку уполномоченного попали и другие интересные вопросы, заданные крестьянами во время докладов, бесед и разговоров: Какая разница между сплошной коллективизацией и крепостным правом? Имеет ли право мужик что-нибудь делать без разрешения и указания? Может ли мужик высказывать свое мнение и не попасть «на карандаш»? и другие (Коллекция С.А.Красильникова. Hoover Institution Archives).

120

Внешняя картина действительно подтверждала подобные выводы. Каж­дое предприятие, каждое учреждение имело несколько закрытых распреде­лителей, закрытых кооперативов, закрытых столовых, которые обслуживали строго определенные группы населения. Однако присмотримся к иерархии государственного снабжения. Насколько существенны были различия, со­здаваемые ею?

Бесчисленное множество закрытых распределителей и столовых явля­лось фасадом, за которым в реальной жизни скрывалась стратификация в бедности. Государственное снабжение не обеспечивало городскому населе­нию, за исключением небольших элитарных групп, даже прожиточного минимума. Различия в снабжении групп населения были ничтожны. Вот описание снабжения Магнитки, данное одним из ее рабочих — американ­цем Джоном Скоттом. Действительно, инженеры и рабочие питались в разных столовых. Однако пиша в них была «из одного котла». Преимущест­во «инженерских» или ИТРовских столовых состояло в том, что там было относительно чисто, не толпился народ, не надо было подолгу стоять в очередях, хватало приборов. В рабочей же столовке за спиной каждого евшего стояло несколько ожидавших, чтобы получить освободившееся место, тарелку, вилку, ложку. Единственной разницей в рационе инженера и рабочего на Магнитке было то, что инженер получал на обед 300, а рабочий — 200 гр хлеба. Похожая картина существовала и в торговле. По словам Скотта, и в рабочих и в ИТРовских распределителях хлеб был единственным продуктом, который продавался регулярно. Разница состоя­ла в том, что в распределителях ИТР по случаю можно было купить мясо, масло и рыбу. «По случаю» значило один-два раза в месяц по скудной норме'.

Американский инженер Джозеф Томсон, который работал в Свердлов­ске, вспоминает, что единственным преимуществом в питании ударников, по сравнению с другими рабочими, была тарелка горячих постных щей, которую они получали сразу же при перевыполнении нормы. Значит, по существу, реальную разницу в этой стратификации представляла всего лишь тарелка кипятка, в котором сварили капусту2.

Сводки ОГПУ о состоянии продовольственного снабжения крупных промышленных центров за 1930—31 годы также являются свидетельствами стратификации в бедности. Государственное снабжение не обеспечивало сытой жизни даже индустриальному авангарду. Продукты были низкого качества. Преимущества инженеров и рабочих, по сравнению со служащи­ми, исчислялись 0,5—2 кг мяса или рыбы, 400 гр постного масла, 500 гр сахара, получаемых в месяц на всю семью3.

Летом 1932 года в Ивановской области рабочие неиндустриальных про­изводств получили только сахар. По сравнению с ними рабочие ведущих промышленных предприятий снабжались государством лучше. Кроме саха­ра они получили мясо, рыбу и крупу. Но сколько? Семья индустриального рабочего, состоявшая как минимум из 3—4 человек, на месяц получила 1 кг крупы, 500 гр мяса и 1,5 кг рыбы — продуктов, достаточных всего на несколько дней питания. Конечно, в глазах одного голодного другой, кото-

1 Scott J. Behind the Urals. An American Worker in Russian City of Steel. Indiana Un.

Press, 1989. P. 30-33, 38, 42, 78.

2 Thomson Joseph L. A Yankee Expert in Free Russia // The Saturday Evening Post.

June 27, 1931. P. 122.

3 ЦА ФСБ. Ф. 2. On. 6. Д. 674; On. 8. Д. 655.

121

рый раздобыл кусок мяса, — богач, но оба они остаются бедняками. В Иванове и семьи индустриальных рабочих, и семьи рабочих неиндустриаль­ных производств влачили полуголодное существование.

Скудость снабжения приводила порой к тому, что за иерархией распре­делителей и столовых вообще не скрывалось никакой фактической разни­цы. В Донбассе, например, один из магазинов был разделен перегородками на шесть частей, в каждой из которых «отоваривалась» определенная груп­па рабочих. Заводская администрация стремилась обеспечить дифференци­рованное снабжение для групп рабочих «разной индустриальной важнос­ти». Лучший магазин предназначался для ударников производственных цехов с Почетными грамотами, далее шли ударники и рабочие-неударники производственных цехов, затем ударники непроизводственных цехов, слу­жащие-ударники и просто служащие. При входе в каждое из шести отделе­ний сидел человек, который проверял пропуска или «ударные книжки». Чужак не мог пройти не «в свой» магазин. Однако если бы вы смогли посетить все шесть отделений, то увидели бы, что в них продавался один и тот же скудный ассортимент!.

«За нашу ударную работу — говорилось в письме, написанном в 1931 году, — нас произвели «в ударников», дадут специальную карточку. Какие привилегии даст нам это ударничество, я еще не знаю. Кажется, никаких. Теперь так много развелось ударников, что в очередях, например, их бывает больше, чем неударников...»2

От отдельных примеров перейдем к статистике. Попробуем на основе бюджетов реконструировать паек индустриального рабочего. Не считая спецснабжения и красноармейского пайка, это было лучшее, на что могло рассчитывать население в те годы. Пересматривая нормы по нескольку раз в год, Наркомснаб в первую очередь и наиболее резко снижал нормы предприятий второго и третьего списков, стараясь за счет этого лучше обеспечить индустриальный авангард. Внутри списков в первую очередь снижались нормы служащих, а в последнюю — нормы индустриальных рабочих.

Однако бюджеты фабрично-заводских рабочих свидетельствуют о том, что введение всесоюзной карточной системы в 1931 году не улучшило рабочее снабжениеЗ. Более того, положение ухудшилось и достигло в 1932—33 годах такого состояния, при котором ЦУНХУ не решалось публиковать, даже для ограниченного круга «заинтересованных организаций», традици­онные ежемесячные бюллетени о потреблении рабочих. Об этом сообща­лось Сталину и Молотову в одной из докладных записок4. По данным ЦУНХУ, нормы снабжения рабочих, установленные правительством, за исключением хлебных, не выполнялись. Эти выводы подтверждали и эко-

1 Советская торговля. 1935. № 8. С. 50.

2 Коллекция документов Е.Ф.Павловской (Hoover Institution Archives). Приведена

цитата из письма сестры Павловской, которая работала машинисткой в Воронеже.

Все свои письма она начинала с описаний продовольственных трудностей, приводила

рецепты «новых блюд», которые изобретали люди в условиях недостатка продуктов,

делилась опытом, как лучше достать, как экономнее приготовить еду. В одном из

писем она писала: «Как много и разнообразно мы ели раньше и как мало — теперь».

Она признавалась, что ее сокровенная мечта — «съесть семь кур».

3 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 62.

4 РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 329. Д. 62. Л. 99-105.

122